– Они его отпустили? – спросила Адина, заинтересовавшись этой частью рассказа. – Почему?
София потерла большим пальцем подушечки остальных пальцев.
– Разве он богат? – спросила Адина.
– У него имеются богатые друзья, – сказала ей София. Она сказала, что также слышала, будто его привратника-поляка в тот же день побили чуть ли не до смерти, потому что он лично подал прошение о том, чтобы пойти в гетто вместе с сиротским домом, однако арийцы больше не имели права работать на евреев.
Мы вчетвером слушали разговоры за соседними столиками. Я видел разочарование в маминых глазах.
– Пашут и воруют, пашут и воруют, вот такие времена у нас настали, – сказала она.
Девочки только посмотрели на нее и допили чай. София держала кубик сахара между губами и высунутым языком, и наконец он полностью растворился. Мама поднялась и вытерла глаза. Ну что ж, произнесла она, если нам интересно, новый сиротский дом теперь располагался на улице Хлодной, в малом гетто.
– Мы пойдем, – сказала София.
– Конечно. Там может быть весело, – посмотрела на нее Адина.
– Да, может быть весело, – повторила София.
Мама осталась довольна и вышла прежде, чем мы могли бы изменить решение.
Адина сказала:
– Тебе не удастся заставить Лутека и Бориса пойти.
И София ответила:
– Я даже не буду пытаться.
В тот вечер за ужином мама сообщила всем радостную новость, на что отец Бориса задался вопросом, почему немцы отпустили Корчака.
– Может быть, они сделали его информатором, – сказал Борис.
– Может, он дал им кучу золота, – предположил мой брат.
– Немцы знают, что он – лучший детский специалист и реформатор образования во всей Европе, – сказал отец. – Его знают даже в Англии и Франции. Он, должно быть, самый защищенный еврей в гетто.
– Большая шишка, – сказал Борис.
– Это с ним случился скандал перед войной? – спросил отец Бориса.
– Что еще за скандал? – спросила мама.
Отец Бориса поднял руки в знак того, что не хотел никого обидеть.
– Он потерял свою радиопрограмму и должность в суде для несовершеннолетних, – сказал отец. – Он отправился в путешествие в Палестину, и после этого люди больше не могли смотреть сквозь пальцы на тот факт, что он на самом деле – не поляк Януш Корчак, а еврей Хенрик Гольдсмит.
На улице послышались выстрелы, мы все затихли и прислушались. Суп был сварен из свекольной кожуры и листьев крапивы с маленькими комочками каши.
– Никому не хотелось ставить еврея во главе польских малолетних преступников, – добавил отец. Но я продолжал размышлять о том, почему немцы все-таки отпустили Корчака, а все остальные начали думать о чем-то другом.