– Я так понимаю, вас наделили новыми обязанностями, – сказал ему Корчак. Лейкин поклонился, и Корчак обернулся ко мне: – Господина Шеринского арестовали за подпольную торговлю мехами.
Я сказал, что мне все равно, и Лейкин пояснил – это значит, что теперь мой друг возглавляет Службу Порядка. Я сказал, что он мне – не друг, и Лейкин заметил, что, к слову, одним из новых требований была квота на депортацию, и служителям порядка, которые не выполняли квоту, самим грозит депортация. И кое-кто из его людей не хотел бы брать своих соседей, и, возможно, они могли бы использовать для этих целей мою старую банду, потому что контрабандисты – это благодатная почва для начала.
– Оставь мальчика в покое, – сказал ему Корчак.
– Я всего лишь делаю ему честное предупреждение, – сказал Лейкин. – О том, какими делами мы намерены заняться в будущем.
Корчак оттащил меня в сторону.
– Не нужно прятаться у него за спиной! – крикнул Лейкин. – Я тебя все равно вижу.
Но потом он оставил нас в покое, и несколько дней спустя Корчак сказал мне, что я могу больше не прятаться.
– У господина Лейкина появились дела поважнее, – сказал он.
На Шавуот, Праздник Первых Плодов, снова пришла жара, и проблема мух так обострилась, что Корчак в конце концов назначил плату за пользование туалетом: нужно было убить пять мух, чтобы сходить по-маленькому, и пятнадцать – чтобы сходить по-большому. Проверяющим был следующий в очереди. Однажды утром Митек спросил, можно ли ему их позже убить, потому что ему совсем припекло, и я сказал, что и сам за него их прибью.
Затем в начале июня у всех начался понос и из комнатных горшков лилось через край. Корчак и мадам Стефа полагали, что что-то намешали в хлеб. Детский дом стал теперь домом для стариков, сказал он ей однажды ночью, и вся группа была измотана, возмущалась и досадовала. Было слышно, как дети стонут на комнатных горшках и на унитазе.
Она сказала, может, немцы прекратят, и он сказал ей, что немцы заправляют самым большим предприятием в мире, и это предприятие называется войной, и что они в войну не играют, и что война – дело не чистое, не приятное, и несет от нее вовсе не духами. Он сказал: «Мы – немцы означает мы – железный каток». А потом, когда она начала плакать, он без малейшего сожаления в голосе сказал, что чувствует ровно то же самое.
В НОЧЬ, КОГДА ЖЕЛТАЯ ПОЛИЦИЯ ПРИШЛА ЗА МНОЙ, мне удалось спрятаться. Всю ночь раздавалась стрельба, и мадам Стефа плакала утром после этого и не могла остановиться, пока Корчак не заставил двух работников увести ее наверх. Он собрал вокруг себя детей и сказал им, что мадам расстроилась, потому что убили одного из ее любимых мальчиков. Он назвал имя этого мальчика, и никто его не знал, и тогда он пояснил, что этот мальчик уже выпустился. Кто-то из детей спросил, что происходит, и Корчак ответил, что никто не знает, но в ту ночь я подслушал, как он говорил мадам Стефе, что немцы уничтожали всех контрабандистов. Солдаты с собаками выламывали двери и вытаскивали людей из домов. Служба Порядка теперь патрулировала стену гетто. Каждые пятьдесят метров они отмечали цифрами, и каждый полицейский отвечал за площадь со своим номером. План, по-видимому, заключался в том, чтобы позволить этим евреям заморить голодом всех остальных.