За ужином Корчак объявил, что приют будет ставить пьесу под названием «Почтамт», ее автором был какой-то индийский поэт. Ее решили ставить на третьем этаже в бывшей бальной зале, которую следовало вымыть и расчистить специально для мероприятия. Следующие день-два давались на ознакомление с текстом, после этого должны были начаться пробы. Постановщиком выступила одна из работниц по имени Эстерка. Корчак попросил ее подняться и принять наши благодарности, но она только махнула рукой.
Новая девочка, которую оставил в приюте брат, мешала всем спать своими кошмарами и рыданиями. Ее звали Женя, ей было десять лет, и в течение дня она не доставляла никому хлопот, правда, работать тоже не работала. Ее отец умер от туберкулеза, а мать и старшие сестры – от тифа, и прежде, чем передать ее сюда, старший брат накрутил на нее такую тьму лент, бусин и цветных гирлянд из крепа, что я ее рассмешил, спросив, не является ли она готтентоткой. Она ела, прикрывая тарелку рукой. В темноте она так сильно кричала, что несколько ночей, поскольку я все равно не спал, я отводил ее на третий этаж, чтобы не мешать спать остальным. Я сидел с ней, пока она продолжала реветь, и она рассказала о своем брате Самуиле, которому исполнилось семнадцать и который работал в одном магазине, и показала мне, как она становилась ему на ноги, обхватывала за пояс и он маршировал с ней по комнате. Ее тетя очень расстраивалась из-за того, что, по ее словам, Женя съедала весь хлеб и хлеб исчезал в мгновение ока, и тетя заставила Самуила отдать ее в приют, чтобы ей не пришлось больше жить с тем, кто у нее ворует. Рассказав свою историю, Женя успокоилась, но ее расстраивали пауки, ползающие по третьему этажу. Я сказал, что она сможет спуститься обратно только после того, как перестанет кричать, и она пообещала, что так и сделает, а на следующую ночь, когда я подошел проверить, она не спала и плакала, но делала это тихо. Она показала мне ракушку у себя на ладони и пропела «улитка, улитка, покажи мне свои рожки», и через пару минут, пока мы на нее смотрели, улитка показала рожки.
КОНЕЧНО, МАТЕРИАЛОВ НЕ ХВАТАЛО даже на кустарные декорации и костюмы, которые распланировала Эстерка, поведал мне Корчак на следующее утро, стоя над моей кроватью, так что самое время Дону Кихоту и Санчо Пансе вернуться к своим обходам. Я сказал ему, что не представляю, о чем он говорит, и он ответил, что уже привык к этому. Когда я сказал, что не хочу идти, он сказал, что и к этому привык тоже.
– Неужели больше никто не может пойти? – спросил я у него. Я боялся Бориса.