На книжной полке – фотография в рамке: Лена обнимает какую-то женщину намного старше себя. Скорее всего, мать. Нет, глядя в это личико с лучистыми глазами, даже подумать немыслимо, что она – из той же породы лицемерных тихонь, что и Лика. Но и глядя на Лику, Тамара такого подумать не могла. Или – любовь слепа?..
Что в груди осталось от той любви? Угольки, присыпанные остывающим пеплом, и боль, боль, боль – нескончаемая, бескрайняя, огромная, как небо, боль за три года, которые Тамара прожила в этом ослеплении. Угрюмый мир дымил трубами заводов, гремел выстрелами и шелестел банкнотами. Какая любовь? Одна лишь грязь и ложь. Она чувствовала себя вывалянной в грязи. Даже хотелось снова залезть под душ.
Тамаре удалось задремать в начале четвёртого. Так и не выключив светильник и не поставив книгу на место, она провалилась в беспокойный сон, полный горестных видений. Снилась ей Лика, счастливая и улыбающаяся, с младенцем на руках, а рядом – мужская фигура с размытым лицом.
Проснулась Тамара в темноте: чья-то заботливая рука выключила бра. Она даже догадывалась, чья... Под дверью в соседнюю комнату сияла полоска света, до слуха Тамары доносилось слабое бормотание. Она подкралась и прислушалась... Вскоре стало ясно, что это за звуки: Лена, встав спозаранку, занималась физзарядкой под какое-то фитнес-видео. В воображении Тамары сразу открылось досье: «Лена Такая-то (фамилии Тамара не знала). Очень, очень хорошая девочка. Всегда слушает маму и каждое утро делает зарядку. Характер мягкий. Не замужем», – совсем как в старом мультике «Остров сокровищ». Тамара отошла от двери с усмешкой и забралась в ещё тёплую постель. Книги не было на диване – значит, Лена убрала.
Осторожно, почти на цыпочках Лена проскользнула в ванную. Она собиралась на работу – значит, хочешь не хочешь, а придётся встать. Спала Тамара от силы пару часов, голова всё ещё побаливала – и от недосыпа, и от вчерашнего приключения, но желудок ныл и урчал, не признавая душевных терзаний своей хозяйки и требуя законный завтрак. В своём «совином» режиме Тамара могла запросто поужинать и в десять, и в одиннадцать вечера, порой даже ночью перекусывала, если случалось засидеться, а потому не знала, что такое утренний голод. Просыпаясь, обычно она с трудом вливала в себя чашку кофе с сигаретой, редко – с печеньем, а первым полноценным приёмом пищи у неё был обед. «Удивительно: на часах – хренова рань, а я хочу жрать», – думалось ей.
Она включила свет и нехотя оделась. Тянуло прилечь и подремать ещё, веки слипались, голова чугунной болванкой клонилась назад к вмятине на подушке, но приходилось подстраиваться под режим хозяйки. Лена, улыбающаяся, свежая и румяная, пахнущая гелем для душа и шампунем, заглянула в комнату.