– Значит, вы толкуете его иначе? – поинтересовался Полиньяк.
Чевик улыбнулся:
– Говорят, однажды калиф Багдада посетил Хаджи Бекташа, основателя нашего ордена. Он увидел, что у нас очень много виноградников, и спросил: «А что вы делаете с таким количеством винограда?» – «Ах, – ответил Хаджи, – мы, монахи, любим спелый сочный виноград». После чего калиф поинтересовался: «Значит, столько винограда просто для еды? Странно». И тогда Хаджи Бекташ ответил: «Это не проблема. То, что мы съесть не можем, мы давим и складываем в деревянные бочки. А что потом с этим будет, на то воля Аллаха».
Прежде чем мушкетер успел ответить, они дошли до цели. Жилище курбаши находилось в центре лагеря, и, несмотря на то что состояло оно из ткани, как и все остальные палатки, назвать его палаткой было нельзя. Это был скорее переносной дворец. Рядом с восьмиугольным, увенчанным куполом монстром были еще три палатки поменьше. Вокруг этого ансамбля была натянута двухметровая защита от чужих взглядов. Стража, стоявшая у входа, пропустила их. Теперь Полиньяк увидел, что между четырьмя палатками стоят два невысоких павильона и разбит импровизированный сад. На траву уложили ковры и декоративные подушки. В золотой клетке чирикали певчие птицы. Между коврами и подушками стояли цветочные композиции из тюльпанов и роз. И посреди всего этого восседал приземистый полноватый мужчина, однако толстым его назвать было нельзя. Он весь был обвешан украшениями, одет в расшитый золотом халат с соболиной оторочкой. На вновь прибывших курбаши внимания не обратил, вместо этого он почесывал лежавшую на подушке рядом с ним охотничью собаку. Это было чудесное стройное животное с блестящей ореховой шерстью. На собаке было пальтишко из золотой парчи, лапы и хвост были окрашены желтой краской. И только в достаточной степени насладившись поглаживанием собаки, командующий обернулся к Полиньяку:
– Ах, наш франкский гость! Добро пожаловать. Прошу, присаживайтесь.
Полиньяк опустился на гору подушек, в которой едва не утонул. Слуга налил ему кофе, и мушкетер съел кусочек очень сладкой конфеты, которую курбаши похвалил, пояснив, что это деликатес из Кандии. Пришел флейтист и принялся наигрывать восточную мелодию, грустную и причудливую. Полиньяк уже знал, что турки склонны к сложным и затяжным церемониям, однако он особого желания принимать участие в подобном фарсе не имел. Хотя ярость, бушевавшая в душе на протяжении многих месяцев, исчезла, он знал, что время не терпит. Если этому человеку от него что-то нужно, пусть говорит прямо.