Один на льдине (Шитов) - страница 145

Меня выпускают. Я уже иду по трапу докладывать, что и как, а навстречу — "кум".

— Михалев! Тебе надо в цирке фокусником работать! Я ж тебя посадил, а ты на свободе!

— Шахов, — говорю, — приказал меня выпустить!

Не-е-ет, дядя Авдей, никаких гвоздей! На нары!

И так несколько раз. Только я выйду:

— О-о! Такие люди и без охраны!

Оказывается, между хозяйственниками и оперчастью всегда идут войны. "Кум" не подчиняется напрямую начальнику колонии по оперативной работе, а принадлежит с потрохами Республиканскому управлению в Микуне. Об этом мне, играя желваками, сообщил полковник Шахов, выцарапав меня ненадолго из штрафного изолятора. Он обычно допоздна в зоне, пока свежий лес не рассортируют.

— Оперчасть, — резюмирует наш разговор полковник, — тебя хочет засадить…

— Сделай что-нибудь! Я же строил, хорошее дело делал. И жена ведь уже на сносях! Что ж выходит: благими намерениями устлана дорога на лесоповал?

Он глаза прячет. Все ясно. Сидеть мне не пересидеть, господа присяжные заседатели.

6

Проходит двое суток и приходит ко мне капитан Баталов, начальник оперчасти.

— Мы решили тебя не сажать. Мы переводим тебя в другую колонию на поселение. Собирайся, сутки тебе на сборы.

— Куда, начальник?

— За кудыкину гору… В Мозындор, это глубже на север… Самая окраина северная.

— Что я там буду делать? Жена беременная, уже семь месяцев!..

— Это тебя надо спросить, чем ты думал, когда баланду ел! Лес валить будешь. Быстро думать научишься.

Вот и не гони беду — новая придет.

Смотрю я на жену — не дай никому Господь испытать такое унижение через собственное бессилие… Свила она гнездо, натаскала в него уюта в клювике, а теперь бери эти оскорбленные законом узлы, хватай этот телевизор и что назад в Сыктывкар, к родителям, с мешками, как нищенка из дальнего поиска?

Забрали, что смогли. Что-то побросали, как балласт. Собирается моя Ирина. Живот вперед — со мной на Мозындор…

Куда уж той Волконской.

7

У меня достаточно гибкая психика артиста. Она закалена пересыльными тюрьмами, этапами, допросами, холодом, голодом и изощренной ролевою ложью. Но психика — не мышцы спортсмена. Не пятка каратиста, на которой можно нарастить дубовую мозоль. Психика имеет свойство истощаться, и душа умирает. Но если ты не ожесточил еще свою душу до крайних пределов, если она заплакала, как бессильное дитя, при виде незаслуженных мук близкого человека, значит, в такие моменты твоя душа рождается заново. Так вот когда я думал об Ирине, то чувствовал в себе рождение бесхитростной детской души. И думал, что, если освобожусь, то никогда больше не сяду и не подвергну унижениям этого вчера еще чужого человека, эту поверившую мне женщину. И совсем не думал: а возможно ли это? Просто думал: ни-ког-да!