— А мы ня сеем и ня пашем, мы валяем дурака! С колокольни хуем машем, разгоняем облака!
Васька белкой взлетел Петровичу на спину и тоже прошёлся вприсядку, громко щёлкая клешнёй как кастаньетами и выводя пронзительным тенорком:
— По деревне мы пройдём, поахаем, поохаем…
— Если девок не найдём, старуху отмудохаем! — дружно поддержали снизу односельчане.
Верка, неожиданно подскочив, тоже с переплясом забралась наверх и завопила на всю деревню:
— Лейтенанту я дала и майору хочется! Говорят что у майора по земле волочится!
— Опа! Опа! Хуй, пизда и жопа! А ещё похлеще хуй, пизда и клещи! А ещё попозже хуй, пизда и дрожжи! — бесновались в сумасшедшей пляске нахапавшиеся конопли пронькинские жители.
— Космонавта полюбила, космонавту отдалась! — возгласила Верка и нагло выпростала из-под платья русалочий хвост.
— Ух ты! Ах ты! Все мы космонавты! — нестройным хором гарнули в ответ воспрявшие духом пронькинские мужики.
— Опа! Опа! Зелёная ограда! В жопу выебли попа, так ему и надо! — громоподобным гласом рявкнул Петрович.
— Ой да, она, моя из Кукуя, ой да, хлеб не ест, всё просит хуя! — дико голосили Лёха и Васька, а Верка пронзительно подвывала, растопырив плавники и дирижируя в такт русалочьим хвостом.
— Ой да, она, моя из Тамбова, ой да, она, заебёт любого! — заключил укуренный в хлам Петрович и, спотыкаясь, поплёлся малым ходом на заплетающихся лапах по улице Щорса, сопровождаемый толпой деревенских. Земля гулко и страшно вздрагивала при каждом его шаге. Народ смеялся, пел, плакал и причитал, приплясывал и громко орал непотребное. Пока собирали по дворам контейнеры с радиоактивной заразой, обрушили почти все сараи и истоптали добрую часть огородов. За малым не задавили ледащего мужичонку Никиту Сафонова по прозвищу Смычок. По счастью двухметровый амбал Федька Дронов, по местному просто Дрон, отслуживший в своё время в морской пехоте и не утративший рефлексов, успел проявить неуместное благородство и спасти мелкую невзрачную жизнь односельчанина мощным и своевременным пендалем в жопу. Означенный пендаль прилетел за четверть секунды до того как Петрович поставил заднюю ногу на то место где только что стоял Смычок, бестолково моргая.
Спасённый отлетел в сторону метров на десять, шмякнулся многострадальной жопой об дощатый забор, и тихо стёк вниз, продолжая зачарованно смотреть на зависший в вышине громадный серебристый ящик, нестерпимо ярко сверкающий в солнечных лучах и медленно плывущий по воздуху к грузовой площадке на спине Петровича.
В отрешённо-восторженном состоянии находился не только Смычок, а все пронькинцы до единого, словно из хрустальных небесных чертогов нежданно сошла к людям позабытая благодать. Блаженство поселилось на их измождённых лицах, и засветились они мученической иконописной красотой, и в иссохших душах воссияло мрачное скорбное торжество избавления. Каждый ухваченный огромным клювом контейнер, водружаемый на грузовую площадку, встречали испепеляющими взорами, истовыми плевками и страшными матерно-заветными проклятиями до десятого колена.