А в самый первый раз он просто поддался своему (именно своему, а не новоприобретенному) сильному и властному характеру. Поэтому и прореагировал на обстоятельства так, как и привык в своё время. И не стоило укорять себя за это, это была естественная реакция. Для того, прошлого, времени. Институт, в котором он работал, оставался одним из немногих очагов коллективной жизни. Удивляться не приходилось. Когда со всех сторон дуют про 'индивидуальную свободу', 'каждый сам за себя', 'рыночное управление', не стоит удивляться, когда 'невыгодными' становятся детские сады, школы, больницы. А о больных и инвалидах и говорить нечего. Это только для идиотов рассказывают про 'заботу об убогих', а в реальной жизни: если ты не можешь работать и приносить прибыль, то ты никто и ничто. Ты никому не нужен, тебя просто нет. Поэтому когда в его палате собралась почти вся бригада, он был готов к тому, что ему просто скажут, что он бригаде больше не нужен. Нет, как пострадавшему на производстве, ему полагались какие-то деньги, поэтому смерть от голода не грозила. Но понимать, что от тебя вот так запросто отказываются другие люди, было тяжело. Тогда он взял начало разговора в свои руки:
— Я понимаю. Теперь я не работник и бригаде буду обузой. Не нужно ничего говорить, всё понятно. Согласен и обиды не держу.
Ответом стала тишина. Мгновенная и какая-то тягуче-мрачная. Скрипнул стул под поднявшимся бригадиром.
— Сопляк! Ни за что людей обидел. Не посмотрю, что в бинтах — сдеру портки и всыплю по самое не балуйся. Чтоб ты дурь свою из башки выкинул. Люди за него переживают, а он, вишь, гонор свой демонстрирует. Гордый, значит? Дурак ты, Андрюха, бессовестный дурак. Ты же сейчас людям в душу плюнул, понимаешь, щенок малахольный? Ну, ничо, скоро тебе встать разрешат, тогда и поучу тебя народ уважать.
И тогда он заплакал. Тяжело, по-мужски, трудно выкашливая поднимающиеся в груди рыдания. От всего сразу: и от того, что было потеряно, оболгано и испоганено 'тогда', и от накопившейся в 'то' время злости и ненависти, которые не находили выхода, и от того, что вот так запросто, по дурной привычке, обидел настоящих людей, и от... Метались какие-то мысли, обрывки воспоминаний, невнятные образы. Переплетались в причудливые сочетания и вызывали непривычные чувства. Это 'тогда' он был 'железным Жекой', несговорчивым, упёртым и не щадящим ни чьих чувств. Но кто бы знал, чего это ему стоило! Чего стоило не сорваться, не психануть, и не пойти на улицу со своей привычной 'ТОЗовкой' стрелять всех этих сук! И вот теперь, после злых, но справедливых слов бригадира, отпустило. Всё сразу. И он не сдержался. Иногда это можно, иначе накопившаяся злость просто снесет к чертовой матери все мозги.