Как в воду глядел мудрый Григорий Фомич — на первую лекцию про радио собралось если и не половина завода, то уж все свободные смены точно. В некоторых цехах, например литейном и формовочном, рабочие даже остались ждать, потому что у них смена заканчивалась за три часа до начала лекции. Ну, еще бы, если парторг завода Зарубин, буркнув что-то про 'смычку рабочего класса с трудовой интеллигенцией' распорядился на всех проходных и в заводоуправлении повесить плакаты-объявления.
Товарищ Зарубин в краевой парторганизации слыл известным возмутителем спокойствия. Особенно после того, как на краевой партконференции открыто возразил секретарю крайкома А.А. Жданову на попытки вмешаться в дела завода. 'Партия обязана людей правильно воспитывать, а не лезть в производственные дела. Для этого у нас Совнархоз есть и нарком, перед ними и отчитываемся. От них и по шапке в случае чего получаем. А вот почему торговля работает из рук вон плохо, так что рабочие не довольны, и мыла днем с огнем не найдешь, и как собираются это исправить, я в отчетном докладе не услышал'. После таких слов Зарубину тут же влепили строгий выговор с занесением за 'неправильное понимание роли партии'. В это время подобная формулировка практически означала приговор, и на старого партийца многие начали смотреть как на покойника. Многие, кроме рабочих и настоящих коммунистов. Да и развития эта история не получила, поскольку через три месяца после конференции товарищ Жданов ушел 'на повышение', укреплять советскую власть в Закавказской республике. А оставшиеся после него партийные 'ребята-бюрократы' развивать историю дальше не стали, посчитав, что у Зарубина есть какая-то поддержка в 'верхах'. До их седалищного нерва никак не доходило, что время партийной халявы кончилось. Что сегодня дело обстоит просто: умеешь — делай, не умеешь или не хочешь — сам виноват, но доппаек 'за руководство промышленностью' ты больше не получишь. Но последствия у этой истории были, да еще какие! Потому, что авторитет Зарубина и заводской парторганизации, которая полностью поддержала своего секретаря, у рабочих вырос неимоверно. И не только у рабочих 'Красного Сормово' — дня не проходило, чтобы Зарубину не поступало предложения перейти на другой завод. Но на них он отвечал всегда одинаково: 'Я 'Борец за свободу — товарищ Ленин' на борту первого советского танка вот этими руками писал. Какой еще другой завод'?
Первую лекцию руководитель лаборатории Углов поручил прочитать молодому инженеру и старому знакомому Пантюшина, Олегу Лосеву. 'Для воспитания боевитости', как он выразился. Докладчик заметно волновался, выйдя к такой непривычной аудитории. Одно дело отстаивать свою точку зрения перед специалистами, и совсем другое рассказывать о своей работе не знатокам. Но мало-помалу, чувствуя доброжелательность и заинтересованность слушателей, Лосев успокоился и начал говорить ровно и четко. Потом, на столе, поставленном прямо на сцене, собрал из деталей радиоприемник, попутно давая пояснения и демонстрируя детали. Подсоединил антенну, заранее заброшенную на крышу Дома культуры и выведенную через окно. Щёлкнул массивным включателем на передней панели приёмника. Подождал, продолжая давать пояснения, пока засветятся лампы и начал крутить ручки настроек. Когда сквозь шипение и треск из рупора громкоговорителя донеслось: 'Я 'Александр Сибиряков'. Мои позывные РАЕМ', зал взорвался таким шквалом аплодисментов, что в зале задрожали стекла. Парторг Зарубин довольно улыбался — 'смычка' получалась что надо! А вот демонстрация лосевского свечения не очень удалась. Нет, всё работало и светилось, но с дальних рядов было плохо видно, даже когда погасили свет. Тем не менее, лектора проводили бурными аплодисментами, а Григорий Фомич, пошептавшись с Пантюшиным, пообещал в следующий раз сообразить 'такую штуку, чтоб всем было видно. Как в кино'.