Кого имеет в виду Твардовский? Прежде всего – Леонида Мартынова. Это просто удивительно, что Мартынов приобрел популярность, хоть это типичный любитель поэзии, пишущий стихи, а не поэт.
Все это формальные находки можно найти в цветаевских строках. И будь бы это просто эпигон Цветаевой – беда была бы небольшая. Но это подражатель, использующий экспериментальные находки Цветаевой, за которыми стоят израненное сердце, живая человеческая судьба, кровавые раны души – для каких-то сомнительных острот, изложения банальнейших мыслей с ложной значительностью.
Это поэт, которому нечего сказать. Разве бывают такие поэты? А ему приписывают «новаторство»…
Использование цветаевской интонации для банальностей, для балагана – кощунство, по-моему.
Ведь сказать «весь мир творю я заново» – это вовсе не то, что создать этот новый мир. Никакого нового мира в стихах Мартынова нет, и лучшим доказательством этого был недавно выпущенный Гослитиздатом сборник избранных его стихов с нескромной статьей автора «Мой путь».
В этом сборнике есть стихи, но нет поэта, нет живой человеческой судьбы, нет живой крови.
Это якобы поиски – чего? Поэт ничего не ищет – все приходит само собой: и творческий процесс не поиска, а отбрасывания наступающего на поэта мира, пролетающего в поэтических тысячах вариантов, из которых что-то должно быть отброшено.
Мартынов – поэт ненастоящий, искусственный, и его литературная судьба целиком связана с замалчиванием тех словесных находок, которые были сделаны до него, помимо него.
Все эти «мир-мар» – все это от Цветаевой. Только там – живая кровь, а здесь – балаган.
В поэзии необычайно важно, кто первый сказал «э».
Пример из Маяковского – первый человек, сказавший, что дважды два – четыре, – великий математик. Все, повторяющие это, – не математики.
Большие поэты никаких новых путей не открывают. Напротив, по тем дорогам, по которым они прошли, ходить поэту нельзя.
А так как жизнь бесконечно разнообразна, то и возможности поэзии безграничны.
Поэзия, как и любое другое искусство, работает над улучшением человеческой породы. Нравственное же лицо человека меняется очень медленно. Этим и объясняется в первую очередь взволнованное восприятие Шекспира, Данте в наше время.
<1960-е гг.>