Постоял у окна, проследил, пока уедет милицейский «газик», а потом уже повернулся к Веронике. Он мог бы ничего и не говорить — лицо его выражало все без слов. Вероника вжалась в стену. Пусть лучше сразу. Одним ударом. Она ведь так и хотела — забыться и ничего не чувствовать.
Но на этот раз Пахан не подарил ей такую возможность.
— Значит, в кладовке шарила, сучонка? — тихо, но злобно спросил он, продолжая медленно надвигаться на Веронику.
Она промолчала.
— Я тебя спрашиваю, дрянь! — взревел Пахан и залепил ей подряд несколько оглушительных пощечин.
Вероника не издала ни звука — только поправила волосы.
— Ты сам оставил дверь открытой, — пожала плечами она. — Я просто зашла туда убраться и увидела.
— И что же ты увидела?
— Сам знаешь, что.
— Мародер, говоришь, да? Да ты сама каждый день все это жрешь — и не морщишься. Тоже мне, интеллигентка паршивая, чистоплюйка… Пошла! — Он повернул ее к двери и наподдал пинка.
Вероника перелетела через коридор и больно упала на живот. Увидев поверженную жертву, Пахан моментально озверел. Рывком выдернув из джинсов ремень, он принялся хлестать им Веронику — к счастью, через одежду. Она, как могла, закрывалась руками, но, помня о данном себе обещании, стиснув зубы, молчала. Давай, старайся, грязный подонок! Воплей о пощаде ты не услышишь! Тварь! Неизвестно, сколько продолжалось избиение, но, как только оно закончилось, негодяй потащил Веронику в спальню. Она притворилась, что потеряла сознание. Бросив безвольное тело на кровать, принялся грубо стаскивать с Вероники одежду. Она едва удерживалась, чтобы не морщиться от прикосновений его гадких толстых пальцев. За что, за что все это ей!
К счастью, на этот раз мерзавец, изрядно возбудившись во время порки, закончил свое гадкое дело довольно быстро. Грузное его тело прямо на Веронике обмякло, тут же послышался храп — ей пришлось с трудом выбираться из-под этой горы пропахшего потом мяса.
Вероника сразу поплелась в ванную и долго мылась, скрипя зубами от боли, потому что к старым ее болячкам добавились новые. По щекам ее одна за другой сбегали слезинки. Затем она вытерлась, схватила в ком одежду и, прямо голая, пошла к себе на чердак.
За окном уже почти совсем стемнело. Вероника надела рубашку и подошла к открытому окну. Звуки вечера казались привычными и приятными — они были единственным утешением для Вероники в ее постылой тюрьме. Шелест ветра в бамбуках… Мерный шум реки… Изредка — шорох шин по дороге… Вскрики ночных птиц… И вдруг она услышала в этом хоре какой-то новый голос — и он показался ей до боли знакомым. Тонкие, ноющие звуки — будто кто-то плачет… Она прислушалась. Где-то возле реки выла собака. Да-да, точно, собака. И вдруг кровь разом бросилась ей в голову: это скулил Том! Ее Том! Веронике захотелось сразу же закричать во весь голос — Том, Томчик, миленький, но она испуганно прикрыла рот ладонью. Однажды она уже устроила крики, когда проходил рыбак, и это кончилось тем, что проснулся ублюдок. Тем более что ночью каждый звук раздается на всю округу. «Вот именно!» — вдруг осенило ее. Надо просто тихонько позвать Тома — и он услышит. Она как можно дальше высунулась из окна и принялась еле слышно насвистывать. Она часто подзывала Тома свистом во время прогулок. Посвистев немного, она снова прислушалась. Ей показалось, что теперь собачьи завывания слышны поближе. Тогда она еще несколько раз свистнула. В ответ собака (это точно был Том!) тихо, словно поняв, что надо соблюдать осторожность, тявкнула. Лай доносился уже со стороны переката — Том подошел совсем близко. Тогда Вероника решилась и почти шепотом позвала его по имени: