Некогда, некогда… А Рыжуха-то мычит недоенная… Даша встала и начала одеваться.
Ночью было холодно, всё железное во дворе не то инеем покрылось, не то просто отпотело, но астры в палисаднике ещё держали прямо свои пышные разноцветные головки. Значит, настоящего заморозка не было. Всходило солнце, и воздух, в котором до этого лишь клубился пар изо рта, вдруг ожил. Золотистыми точками закружилась мошкара, поплыли радужные паутинки. Подстанция стояла на плоском бугре, прозванном Сурочьим. Папа говорил, что когда начинали строить подстанцию, здесь было много сурков, они побросали свои норы и разбежались кто куда. С севера белели в зелени садов дома центральной усадьбы совхоза «Тополиный» — это был самый ближний к подстанции совхоз. Туда бегала Даша в школу; сама же подстанция была не совхозная, а «общая», она питала током ещё пять окрестных хозяйств, которые скрывались где-то за горизонтом. Вокруг расстилались поля: спелые золотистые полосы пшеницы, красновато-коричневые — гречихи, тёмно-зелёные — многолетних трав.
Вдалеке все поля становились фиолетовыми, постепенно растворяясь в белёсой дымке. И вот из этой дымки, сначала смутно, а потом всё яснее, возникали ажурные мачты. Они казались путниками, неспешно бредущими друг за другом. Приближаясь, мачты вырастали до самого неба и гудели, гудели сверкающими на солнце проводами. От одной такой мачты и отходили провода к трансформаторам на Сурочьем бугре. Никто, кроме Дашиных родителей, не имел права отомкнуть тяжёлый замок на двери железной ограды, пестревшей табличками: «Высокое напряжение! Опасно для жизни». Гудела и содрогалась могучая электрическая сила, а для Даши это гудение было таким привычным, что она его даже не замечала. И мама спокойно хозяйничала возле электрических махин, заправляла их маслом, хлопала железными дверцами счётчиков.
К Даше подбежал пёс Лапик, чёрный, лохматый, как медвежонок, завилял хвостом, запрыгал, заглядывая в глаза: дескать, давай побегаем, поиграем.
— Некогда, Лапик, — сказала Даша. Она вернулась на кухню, отрезала ломоть чёрного хлеба, посыпала его крупной солью. Пёстрый кот Прохор, весь в рыжих и чёрных пятнах, умильно жмурился на подойник: он привык, чтобы его поили парным молоком.
— Тут как раз только для тебя, Прошка, — сказала Даша и выплеснула молоко в кошачье блюдце.
Прошка стал лакать, а Даша взяла подойник и пошла в хлев, чувствуя, как слабеют коленки. Одно дело доить, когда баба Устя рядом, другое дело — самой…
Рыжуха удивлённо покосила на девочку тёмным выпуклым глазом и перестала жевать жвачку. Даша протянула ей хлеб, корова шумно вздохнула, ухватила ломоть мягкими влажными губами, а Даша поспешно подвинула скамеечку: