Молодой трюмный машинист специально остался, чтобы поговорить с товарищами о командире.
— Душа человек. Правда, строгий… Провинишься — не взыщи. Уж даст так даст — на всю катушку. Но зря не обидит. Его любили у нас.
— А родом откуда, не слыхал? — не дав договорить Быльченко, поторопился с вопросом старшина 2-й статьи Александр Смирнов.
— Как же, знаю… Воронежский.
— Земляк мой! — обрадованно произнес Годунов.
— До службы фабзайчонком был, потом на заводе разметчиком работал, — продолжал Быльченко.
— В самом Воронеже?
— По-моему, да.
— Может, на Экскаваторном? — допытывался Семен Годунов.
— Вот этого не могу сказать.
— Я сам спрошу его, — сказал старшина. — Придет время, сам спрошу.
По кораблю разнеслась трель боевой тревоги. Личный состав занял свои боевые посты. На машинный телеграф начали поступать команды.
«Туман» отошел от заводского причала. Медленно набирают обороты машины. За кормой вздымается рокочущий, пенистый след винта.
Командир и комиссар стоят рядом. На мостике тишина. Никому не хочется нарушать торжественную строгость первых минут плавания.
Все дальше и дальше уходят за корму бревенчатые сваи причала, приземистые корпуса цехов судоверфи. Но Шестаков не замечает этого. Его взгляд прикован к бело-красным буям, ограждающим фарватер. Порыв холодного ветра, пробежав по глади залива, замутил ярко-зеленую воду.
— Оглянись назад, — подтолкнул Шестакова комиссар и кивком головы указал на пирс, на самом краю которого стояла молодая женщина.
Шестаков оглянулся и помахал рукой. Женщина ему ответила.
— Не эвакуировалась? — спросил Стрельник.
— И слушать об этом не захотела, — улыбнулся Шестаков. — На работу устроилась, в гидроотдел, — уважительно прибавил он и еще раз оглянулся на пирс.
— Моя тоже не хочет уезжать. Не слушает. Никакой, брат, дисциплины не соблюдают наши моряцкие женки, — засмеялся комиссар.
— На рейдовом посту связи поднят сигнал воздушной тревоги! — доложил вахтенный сигнальщик.
Над заливом разнесся ноющий вой сирен и сиплые гудки стоящих в порту пароходов.
Шестаков сдвинул на затылок фуражку, поднес к глазам бинокль и направил его в небо. По светлому, еще не тронутому загаром лицу командира пробежала суровая тень. Брови сошлись над переносицей, образовав одну изогнутую черную линию.
— Летают, гады, — процедил сквозь зубы Стрельник. В его черных, живых глазах сверкнула ненависть. «Погодите, доберемся мы до вас», — думал он, вглядываясь в далекую черную точку.
— Высоко идет, — сказал, ни к кому не обращаясь, Шестаков. — Разведчик.
На мостике снова воцарилась тишина.