— И чтобы все убедились в том, что это невозможно, я продемонстрирую это, — сглотнула я, — Я думаю, что смогу защитить свою честь…
При слове «честь» в зрительном зале кто-то подавился и надрывно закашлялся.
— Принесите мне кинжал! — приказала я, словно собираюсь вызвать нахала на дуэль. И тут же, словно реквизит был заготовлен заранее, передо мной появился небольшой стилет.
Я закусила губу и надрезала руку, на которой был перстень, продемонстрировав кровь. Еще парочка таких фокусов и у меня будет малокровие. Большим пальцем я осторожно надавила на камень и сдвинула его, а потом, убедившись, что в перстне еще осталась капля крови, я с волнением приложила руку к своей печати на груди. Сквозь пальцы пошел свет. Сработало. Позади себя мне послышался едва заметный вздох облегчения. Нет, все-таки нужно было идти учится на фокусника. У меня это здорово получается!
Мой дядя любезно подал мне кружевной платочек, об который я вытерла руки. Не хотелось бы вытирать руки обо что попало. Не хватало занести инфекцию и оставлять улики.
— А теперь, — торжественно сказала я, принимая двумя пальцами простынку, которая пахла так, словно на ней спало ни одно поколение, страдающее недержанием содержимого мочевого пузыря, — Узнаем, сон это был или явь.
Я приложила простыню к груди, понимая, что со стороны это смотрится более чем глупо. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдет. Облом. Я вернула простыню растерянному толстяку.
— Да, порой нам всем снятся удивительные сны… — произнесла я после МХАТовской паузы, — Но спите спокойно. Я желаю вам хороших снов.
— Простите, Ваше Высочество. Мне и право это приснилось… — пробормотал толстяк, отвешивая неуклюжий поклон. Итак, первый пошел! Следующий!
Старик, которого я смутно помню, собирался выйти вперед, но его трусливый сынок тут же выхватил у него из рук простыню и бросился ко мне. Лицо старика напоминало лицо Тараса Бульбы, который узнал, что его сынок продался ляхам.
«Чем тебя породил, тем тебя и убью!» — пронеслось у меня в голове, а потом меня почему-то понесло по волнам школьной программы. Я вспомнила отрывок, который учила наизусть, и который начинался словами: «степь, чем далее, тем становилась прекраснее…»
— Любовь моя, — фальшивым голосом сказал парнишка, стараясь не оглядываться на своего разгневанного папашку, — Я извиняюсь за то смущение, за тот румянец, который сейчас покроет ваши прекрасные щеки, но я вынужден сообщить, что ночью мне приснился дивный сон, словно вы, в белоснежном платье снизошли ко мне и своим поцелуем согрели мои уста…