Звонок грубо вырвал меня из объятий сна, в которых я откровенно нежился, да так, что от неожиданности я вскочил на постели, отбросив одеяло. Внутренние часы показывали 7:50; сквозь задёрнутые шторы едва-едва пробивался cлабый утренний свет люминёра.
Какая, черти бы её побрали, сволочь звонит мне в восемь утра?!
— Штайнер! — зарычал я, принимая вызов. — Что за чёрт возьми?!
— Убийство. — ответил мне неожиданно серьёзный голос Фудзисаки. — В штабе Конституционной партии.
— И каким боком тут мы?
— Жертву зарезали виброклинком. Точно так же, как Вишневецкую.
Я оторопел. Виброклинком? Точно так же?..
— Жди меня там. — наконец выговорил я. — Скоро буду.
— Штайнер, что-то случилось? — в голосе Фудзисаки послышалось беспокойство.
— Ничего. — отмахнулся я, спуская ноги с постели. — Потом расскажу.
Одевался я с поразительной быстротой. Надев кобуру и застегнув браслет Линзы на левом запястье, я торопливо расчесался, — остатки вчерашней завивки за ночь превратились в ужасающее зрелище, — набросил плащ, обулся и почти бегом выбежал из квартиры. Спустился на лифте в гараж, мимоходом поздоровавшись с попутчицей, забрался в прокатный «Монаро», запустил турбину и подал машину вперёд, на стартовую площадку.
Сон как рукой сняло.
Я всё ещё не мог поверить тому, что сказала мне Фудзисаки. Разумеется, зарезать кого-то виброножом — это уже достаточно необычно, но точно так же, как Вишневецкую… В этом надо было убедиться лично.
Но если у таинственного убийцы — новая жертва… то расследование нужно было завершать. И как можно скорее.
Штаб-квартира Конституционной партии в Титане-Орбитальном находилась на Площади Гегемонии — в Меако, районе, возведённом одним из первых незадолго до провозглашения Гегемонии. Монмартр и остальные орбиталища тогда ещё не были построены, а Титан-Орбитальный был наполовину столицей, наполовину лагерем беженцев, и его срочно требовалось облагородить. Здесь преобладали невысокие здания, меркнувшие по сравнению с гигантскими домами-кораблями и башнями более поздней застройки, все до единого выстроенные в барочном стиле сатурнианской Belle Époque — зелёные крыши с окнами мансард, башенки и лепнина на фасадах, крошечные дворы-колодцы. С одной стороны дома Меако сменяют утилитарные и ампирные здания Нойштадта — ансамбль площади Единения с Домпромом и ЗакСом и сам проспект Единения, тянущийся по диагонали от реки Аракавы до самой Каирской площади; с другой стороны, на берегах Сэкигавы, тянулись ввысь небоскрёбы Инненштадта. Вдали, в направлении Минбана, раскинулся Гюйгенс с его старой застройкой, выстроенный ещё на орбите Земли — белые стены и широкие стеклянные фасады. Над его крышами стальным обелиском возвышалась Цитадель; из-за неё выглядывали двойные шпили Дома органной музыки.