В первый же день ее приезда был устроен «вечер воспоминаний». Ольга с жадностью расспрашивала мадемуазель Надин о сокурсниках — Савельеве, Натали, Леночке — Хлеб Профессии…
— Ну что? Васенька, как перевелся в Питер — так и пропал… Наталья, я слышала, устроилась в Москве. Вышла замуж за какого-то старичка. Работает в большой гостинице, детей у нее нет. Лена Завозина осталась работать на кафедре. Студенты так и зовут ее — Хлеб Профессии, — улыбнулась Надин.
— А еще про кого-нибудь знаете? — жадно спрашивала Ольга, которая, хоть и не хотела себе признаваться, но все же скучала по тем людям и особенно по тому времени.
— Ну про кого тебе… декан наш на пенсию ушел, теперь Бологов главный. Кстати, они все-таки поженились.
— С Еленой? — Ольга впервые почувствовала, что испытывает наслаждение от перемывания косточек другим.
— Угу… И она, говорят, теперь ему с кем-то изменяет.
— Ну, это неудивительно… А вы… А вы случайно Мишу Левина не знаете? — неожиданно для самой себя вдруг спросила Ольга. — У него еще отец на химбиофаке работал.
— Нет, не знаю… Такого не знаю… — ответила Надин, и Ольга почувствовала, как где-то в глубине ее души шевельнулась тоска. Как он там? Что с ним? За эти долгие годы она уже давно успела его простить, и теперь он стал просто частичкой мира, по которому она скучала.
— А как там наш Ильич? — спросила она. — Все так же собирает со студентов милостыню?
Надин сначала не поняла, а потом расхохоталась.
— Снесли нашего Ильича. Теперь фонтан там — но в него студенты тоже деньги бросают…
Тогда они проговорили с любимой учительницей до четырех утра. Мишель оставил их вдвоем и ушел спать. Но потом мадемуазель Надин уехала, и Ольга снова влилась в мерный поток парижской жизни. О жизни в России она узнавала из газет и редких писем, которыми они обменивались с матерью. И лишь иногда ее мучили грезы и приступы ностальгии по родине. В этих грезах мама была молодая и держала за руку папу, а Капуля красила губы вишневой помадой и, взяв корзинку, уходила на рынок…
Ольга взглянула на изящные часики на руке, затушила сигарету о мраморную пепельницу и зашла в дом, чтобы разыскать бонну — великовозрастную «мадемуазель» Марину — и попросить ее не укладывать детей слишком рано. Вечер выдался такой чудесный и теплый — жалко было прерывать их увлеченную игру. Бонну, разумеется, выписали из России — Ольга хотела, чтобы дети свободно владели и французским, и русским. Перед тем как поступить к ним на службу, мадемуазель Марина обучалась на каких-то специальных курсах по английской методике — и поэтому придерживалась строгих правил в воспитании. Ее стараниями бедные девчушки оказывались в постелях не позже десяти часов. Невзирая ни на погоду, ни на расположение духа. «Наша Мэри Поппинс» — называл бонну Мишель.