Страшный в ночи взрыв гранаты, хлесткие трели коротких очередей и рвущийся из глоток мат. Чисто русский и гортанный…
Потеряв от холода ощущение пространства и времени, когда только резкие вспышки боли возвращали к жизни, Чудецкий понимал, что он умирает и, если даже дотянет до того момента, когда за ним придут его палачи, он все равно ничего не сможет сказать. А это… это смерть, смерть от пыток. Только более страшная и жестокая, чем если бы он умер прямо сейчас, на этом холодном дощатом полу, скользком от воды.
Он снова хотел умереть – и снова не мог.
Закрыв глаза и вытянув руки, он молил Бога, чтобы тот послал ему тихую смерть, однако вспышки боли, от которой раскалывалась голова, заставляли его стонать сквозь зубы, и он понимал, что еще жив и что все его мучения вновь повторятся по полному кругу.
И плакал беззвучно.
Правда, в какие-то минуты он впадал в короткие промежутки забытья, из которых его вытаскивала все та же пронизывающая боль. Причем он уже не знал, что у него болит: разрывалось и вытягивалось в длиннющем всплеске боли все его тело, от макушки до пяток. Впрочем, пяток он уже не чувствовал.
Чтобы не сойти с ума от этой боли, от холода и безысходности, он начинал считать до ста и обратно, и в один из таких моментов, на счете восемьдесят один, он вдруг вздрогнул от какого-то страшного грохота, от звона выбиваемых стекол и сжался в страшном предчувствии. А когда полоснула автоматная очередь и следом за ней громыхнул взрыв гранаты, в его сознании мелькнула мысль о спасении, но он не смог даже встать с пола. И только молился за Ника, который решился ради них на этот штурм.
И еще подумал о том, что ни минуты не сомневался, что Ник сделает все, чтобы спасти его с Василием. Жалко только, что Василия уже нет.
Попытался было закричать, чтобы привлечь к себе внимание, однако из глотки только вырвался шипящий всхлип, и он, перевернувшись на живот и пересиливая боль, пополз к щелястой двери.
С треском выломав наружную дверь и ворвавшись в просторные полутемные сени, Голованов вдруг увидел в двух шагах от себя оскалившегося боевика с автоматом, выскочившего из дверного проема, который вел в жилые комнаты, и, не давая тому опомниться, в длинном прыжке, вложив в свой кулак всю массу тела, ударил его прямым в голову. Что-то хрустнуло, то ли костяшки пальцев, то ли раздробленная переносица, и боевик, утробно хрюкнув, рухнул на пол.
– Однако! – удивленно хмыкнул лейтенант Камнев и, стащив с себя черную шерстяную маску, тронул ботинком бездыханное тело распластавшегося на полу мускулистого тридцатилетнего мужика.