– Ты чего же это, козел, творишь?! – взвыл Чумаков, рванув на себя дверцу машины, и тут же, словно втянутый в салон каким-то мощным насосом, завалился на подушку сиденья, ткнувшись лицом в колено Агеева.
Судя по всему, он так и не успел осознать, что за чмо осмелилось покуситься на его иномарку, потому что последовавший за этим удар кулаком припечатал его голову к подушке, и он, хрюкнув, затих.
Покосившись на окна отошедшего на покой дома, в которых так и не появилось ни одного любопытного лица, Агеев подобрал с коврика ключи, выпавшие из левой руки Чумакова, сунул его пистолет в карман куртки, после чего втащил обмякшие девяносто килограммов живого веса в салон. Убедившись, что старший лейтенант не очухается в ближайшие десять минут, обошел машину спереди, бросил последний взгляд на освещенное окно и сунул ключ в замок зажигания.
Можно было бы, конечно, все это проделать и в тот момент, когда этот гаденыш в форме выбирался из машины, однако в этом случае был свой минус. Во-первых, Чума еще на подходе Агеева мог признать в нем москвича, на котором он зациклился, проводя утренний шмон в гостинице, и вовремя сориентироваться, выхватив табельный пистолет, а во-вторых… Во всем этом присутствовал и чисто психологический момент, который не мог не учитывать умудренный жизнью Агеев. Одно дело допрашивать обезличенного человека, на котором только штаны да тапочки на босу ногу, и совершенно иной расклад, когда ты пытаешься о чем-то договориться с прожженным ментом, в кармане которого увесистая красная ксива, а с ней он чувствует себя едва ли не хозяином жизни. А на голове гербовый кепарь, под коим он ощущает себя как под самой надежной крышей. И если все это слить в одно целое…
Но и это не все. Еще со времен ведения боевых операций в Афганистане у Агеева развилось только разведчику понятное чувство, которое безошибочно подсказывает выбор наиболее приемлемого варианта, и именно благодаря тому, что он всегда мог положиться на это свое чувство, он, видимо, и остался жив.
Выехав со двора «дома у цирка», Агеев не стал рисковать, опасаясь нарваться на гаишников или тех же ментов Центрального округа, которые не могли не знать Чумакова, и свернул в первую же подворотню девятиэтажного вытянутого дома, надеясь приткнуться в более укромном месте. Долго искать не пришлось, он припарковался у дальнего, практически не освещенного торца сгруппировавшихся «ракушек». Разрядил табельный «макаров» и с силой растер щеки и немного приплюснутый нос зашевелившегося Чумакова.
Промычав что-то нечленораздельное, тот открыл глаза, ничего не соображая, приподнял голову, вновь замычал и, сообразив в конце концов, что он лежит, неудобно скрючившись, в своей иномарочке, а не на чужой бабенке, на которую взобрался по глубокой пьяни, он тяжело развернулся и непонимающим взглядом уставился на сидевшего в его же иномарочке незнакомого мужика, который неизвестно почему сидел на его святом месте.