- Когда ты понял, что хочешь меня? – спросил Кингсли, выйдя на поляну, где он умер и, истекая кровью, был снова возрожден. - Тебя я захотел, даже до того, как увидел. Когда я услышал первые ноты Равеля, доносящиеся из часовни.
- Отец Генри сказал мне, что в школу Святого Игнатия приедет студент француз. Я никогда не играл Равеля прежде. Я думал, что должен сыграть что-то французское, чтобы ты не так скучал по дому.
Кингсли посмотрел на Сорена и ничего не сказал. Сорен молча встретил его взгляд.
Закрыв глаза, Кингсли вспомнил тот день, в часовне, оцепеневший Мэтью рядом с ним, пытающийся предостеречь его, чтобы он оставил Стернса в покое. Кингсли должен был прислушаться, он бы прислушался, если бы не одно «но» ...
- Я полюбил тебя из-за Равеля. Сыграл бы ты любую другую пьесу, я бы подумал, что ты просто красивый и очаровательный.
Сорен посмотрел на небо.
- Тогда я рад, что сыграл ее.
Кингсли сделал шаг по направлению к нему и замер в ожидании. Сорен ничего не сделал, ничего не сказал, чтобы остановить его. Поэтому Кингсли не остановился.
Еще один шаг. А потом еще. А после еще одного шага, он стоял перед Сореном, практически вплотную друг к другу.
- Я подумал, что ты самое прекрасное создание на земле, - признался Кингсли. - Я был бы атеистом, если бы ты не доказал мне, что и рай и ад были реальными, даже если они существовали, только когда я был с тобой.
- Я не могу сказать, в какой момент я осознал, что хотел тебя, - сказал Сорен. – Возможно даже перед тем, как мы встретились. Иначе, зачем бы я выбрал Равеля? Я всегда думал, что меня и Элеонор свел вместе Бог.
- Тогда на кого пенять нашу встречу? На Дьявола?
- Я надеюсь - нет. - Вздохнул Сорен. - У меня нет намерения встречаться с ним. Даже для того, чтобы поблагодарить его.
Сорен повернулся лицом к Кингсли.
- Ты по-прежнему самое прекрасное создание на земле, - сказал Кингсли, делая смысловое ударение на каждом слове.
- Я ненавидел то, как ты пялился на меня.
Сорен поднял руку и положил ее на плечо Кингсли. Его рука переместилась вверх на шею Кинга и большой палец прижался к впадинке на его горле.
- И почему так?
- Потому, - сказал Сорен, царственно склонив голову на четыре дюйма, что разделяли их, - что из-за этого я не мог пялиться на тебя в ответ.
Их губы соприкоснулись впервые за тридцать лет. Даже в ту ночь, когда Сорен взял его четырнадцать лет назад они не целовались. Поцелуи Сорена предназначались лишь для Элеонор. То, что произошло в ту ночь, было просто насилием, даже не похотью или любовью. Но Кингсли не чувствовал насилия в этом поцелуе. Рот Сорена был прохладным и свежим. Их языки переплелись нежно. Но нежность продлилась всего несколько секунд, и Кингсли знал, что это было лишь плодом их собственного изумления от того, что этот поцелуй состоялся.