Он снова оказался рядом — высокий, сильный, гибкий, он возвышался надо мной на добрую голову, нависал, почти угрожая.
Я снова облизала губы — мысли почему-то унеслись куда-то далеко, в неправильную сторону.
— Ты убьешь своего бывшего мужа, — сказав это, Мидас впился взглядом в мое лицо.
Я же опешила.
— Ты спятил, — ответила спустя время, когда удалось собраться с мыслями.
— Повторяешься, слышал уже как-то.
— Зачем это нужно? — я, в самом деле, не понимала. — Какой-то бред!
— Я всё сказал. Или так, или никак. Решай, а если условия претят — выметайся отсюда, и больше не мелькай перед глазами. В конце концов, моя доброта не безгранична, — что он имел в виду, я так и не поняла. Разволновалась из-за новых условий, а еще из-за личины Третьего — был ли он в тот момент настоящим, или то была одна из его многочисленных масок?
Третий вышел из комнаты, не бросив напоследок в мою сторону и взгляда, а я вдруг ощутила, что стены сжимаются. Чувство было новым, странным, отчего стала задыхаться — и что послужило причиной приступа, тоже было не ясно. Слишком много вокруг темных пятен — в отчаянии подумала я, распахивая входную дверь.
Почти скатилась с крыльца, перегнувшись через резные перила, задышала часто, а когда чуть полегчало, отправилась куда глаза глядят.
Мороз инеем серебрил волосы, но я не чувствовала холода — во мне клокотала обида.
Было непонятно — какого черта на Третьего нашло? Надумал менять условия — мало того, что на пустом месте, так еще на такие идиотские дополнения! Кто вообще делает так?
Словом, объективностью и ясностью мышления в тот миг я похвастать не могла (как и здравым смыслом). Забрела в лес, и в волнении расхаживая, вытоптала дорожку, хоть снега сперва было почти по колено.
Не знаю, сколько времени прошло, когда я надумала возвращаться. По пути к домику, увидела знакомую фигуру — Третий шел навстречу, светя фонариком под ноги. Во рту сигарета, волосы взлохмачены, лицо бледное, куртка нараспашку.
Увидел меня, остановился.
Приблизилась, а Третий вдруг самым обидным образом схватил меня за ухо, как какую-то малявку.
— Ты, что, идиотка чертова, совсем из ума выжила? — заорал, дыхнув в лицо дымом, и потянул меня к дому как на буксире. — В двадцатиградусный мороз в одних тапках, без куртки, — он затащил меня в дом, не давая возможности и рта раскрыть.
Беспрерывно матерился, больно толкал в спину.
И пока он говорил и злился, я вдруг поняла, что отошла — от обиды, от дурацких эмоций.
— Не знаю, что нашло на тебя, но если это так важно, я могу, — щеки начали гореть, отнюдь не от стыда, а от тепла, что защипало кожу похлеще мороза.