Они не хотели никому служить: ни Владиславу, ни королю польскому, ни тушинскому царику. За цариком они пришли сюда совсем не для службы… И когда царик утвердился в Тушине, они, как истинные лесные волки, разбрелись по подмосковью, разнюхивая, нельзя ли где чем поживиться.
В самом Тушине остались цариковы полки, — настоящие полки с полковниками, воеводами, знаменами и пушками и был тут кое-какой порядок. А все «лихие люди» ушли из полков, собрались в шайки и стали чинить всякое воровство: нападали на проезжих, грабили помещичьи усадьбы, угоняли у мужиков скот, растаскивали на прокорм коням ометы сена…
Были среди них и северские казаки, были и поляки, были и запорожцы.
В Тушино они наезжали только для того, чтобы сбывать награбленное.
Они считали для себя унизительным торговаться и брали, что дают.
И, получив деньги, никогда не прятали их в карман, а зажав в кулаке, сейчас же отправлялись к Азейке.
Были, правда, между ними и порядочные скопидомы, зашивавшие деньги в кожаные широкие пояса и любившие побеседовать между собою о хозяйственных делах, о том, например, как построить ветряную мельницу или маслобойку.
Но таких было немного, а из запорожцев Айзека ни одного такого не знал.
Когда царик сбежал и в Москве стало польское войско с гетманом Жолкевским, вышел от боярской думы и от Жолкевского указ считать всех «остатных» тушинских людей ворами и изменниками и все равно кто бы они ни были: поляки ли, казаки ли северские, или черноморские запорожцы.
Из Москвы посылались отряды стрельцов и драгунов Жолкевского ловить по лесам этих «остатных» тушинцев.
Но ничего нельзя было поделать… Остатные тушинцы, живя в подмосковных лесных трущобах, к тому времени совсем «оволчились» и в лесу чувствовали себя так же хорошо, как в родной хате.
Польские драгуны и московские стрельцы думали, что они охотятся за тушинцами, а на деле выходило наоборот.
Все эти дела были хорошо известны Азейке.
Бывало едут драгуны лесной дорогой или идут стрельцы, подвязав лыжи… Идут и зорко смотрят. Пусто в лесу, куда ни глянь.
Пусто и тихо.
И уж день подходит к концу, солнце садится, — далеко зашли.
Остановятся на ночь в какой-нибудь брошенной жителями деревушке или где-нибудь в затишьи в лесном овраге разведут костры…
И вдруг среди ночи со всех сторон выстрелы и крики…
Пока шли стрельцы или шли драгуны по лесу, и тушинцы тоже перебегали вместе с ними небольшими кучками по ту и другую стороны дороги, — совсем по-волчьи, западая в низинах, прячась за пригорками и не подходя ближе, чем на версту.
Солнце на покой, в лесу темнее — и тушинцы тоже поближе к дороге. Именно как волки. От дерева — к дереву, от куста— к кусту.