– Господи, какая ты… – начал я и осекся от волнения. – Вот без сумочки ты бы мне точно не понравилась.
– Правда? – по-детски наивно спросила она.
Я взял ее за руку и повел в свою комнату. Агнешка остановилась и тем самым остановила меня напротив пристенного зеркала, взялась за руку и, прижавшись к моему боку, сказала:
– А мы с тобой неплохо смотримся вместе, Тим. Особенно, я. Не пойму, почему звание «Мисс вечера» получила Лидия. Ей уже двадцать восемь лет, и она уже давно никакая не «мисс».
Я готов был подписаться под каждым ее словом. Мы действительно были парой, что называется, «с картинки». Впрочем, мне выпала роль добротной, крепкой стены, на фоне которой блистала девушка-леснушка – так я уже ласково называл ее про себя, решив, что она вобрала красоту природы в полном ее объеме. Теперь, когда она не дурачилась, в ней не было ничего лишнего, ничего такого, что бы обращало на себя особое внимание, отвлекая от остального. Пчелы совершенства потрудились на славу…
– Если ты помнишь, – меня распирало от собственной прозорливости, – то я голосовал за тебя, моя овечка. Просто не у всех такой хороший вкус.
Она потерлась щекой о мою руку, поднялась на цыпочки и, едва дотянувшись до уха, прошептала прерывисто:
– Я хочу делать это, сидя у тебя на коленях.
Мне не оставалось ничего другого, как исполнить ее просьбу…
Она совершенно не умела целоваться. Страсть овладела ею тотчас, как она оказалась в моих объятьях. Она дрожала, стонала, а губы раскрыла так, точно собиралась проглотить меня или полагала, что я каким-то образом со временем сам залезу в нее весь. Мне пришлось двумя пальцами придать ее рту утраченную форму, и она, как и в случае с буги-блюзом, моментально усвоила урок. Тело ее извивалось, и она не знала, куда девать руки: пыталась обнять меня, хватала за шею, гладила судорожно по волосам…Глаза ее были плотно закрыты, и вскоре я тоже последовал ее примеру, испытывая определенного рода неудобство от столь пылкого начала. Ее же это мое неудобство очень даже устраивало, являя теперь уже основной источник наслаждения. В какой-то момент я потянул было вверх ее платье, она оторвалась от меня, крикнула: «Не!» И вновь прильнула ко мне, пожалуй, что пуще прежнего. Но вот поцелуй иссяк, выдохся. Она теперь сидела, подергиваясь, с запрокинутой головой, дробно и разнотонально постанывая. Вдруг она открыла глаза – они смотрели на меня в упор, но не видели, словно были незрячими – и хрипло сказала: «Задуши меня, Тим, задуши!» – и сама, оторвав мои руки от своей груди, наложила их на тонкую, нежную шею. Я даже не сжал ее, лишь слегка повел пальцами, но и того хватило, чтобы она начала задыхаться. Тело ее задрожало, как в лихорадке, по безумному лицу скользнула гримаса боли, а я все никак не мог оторвать своих рук от ее шеи, и сделал это лишь тогда, когда она пронзительно выкрикнула что-то по-польски и затихла, прижавшись ко мне. Все было кончено, она подтянула ноги и чуть ли не клубком свернулась у меня на коленях. Мне показалось, что я мог бы накрыть ее одной ладонью…