Первые дни жизнь в лагере казалась мне хаотичной. Я была так подавлена суровостью окружения, что долго не могла запомнить лиц и имен соседок. Все эти оборванные худые женщины казались мне одинаковыми. Самое большее, что я могла различить, — кто из них белая, а кто полукровка. Исключением были Джейн Фокс и злобная Люси, лица которых запомнились мне, очевидно, из-за шока первой встречи.
Я довольно долго не могла разобраться в их сложном этикете поклонов. У меня не получалось рассчитать, когда наступает момент, в который нужно поклониться: тогда ли, когда надзиратель входит? Или когда он смотрит в твою сторону? Следует ли кланяться вторично, если уже поклонилась, когда японец был вдалеке, а затем подошел? Когда я спросила одну из своих соседок, как определить, когда пора кланяться, она рассмеялась и сказала, что чем больше кланяешься по любому поводу, тем лучше — так-то уж точно не ошибешься.
В первый день я опоздала на раздачу еды — и осталась без обеда. Моя порция досталась кому-то другому. Порцию, которую я получила на ужин, кто-то ловко украл у меня из-под носа, когда я поставила ее на край стола и наклонилась, чтобы осмотреть оцарапанную о скамью ногу. Этих двух случаев было достаточно, чтобы я научилась всегда быть настороже и не опаздывать к раздаче чего бы то ни было. Я даже научилась отстаивать свое место в очередях за похлебкой, когда меня пытались оттереть.
У меня появились обязанности по дормиторию, и еще меня поставили на дежурства в столовую и на чистку уборных. В лагере у всех были какие-то обязанности. Здесь все работали, даже дети — иначе не выжить. Самые обычные для мирной жизни бытовые действия превратились в условиях лагеря в долгий утомительный труд.
Однажды, вернувшись с дежурства по кухне, я обнаружила, что у меня украли часть вещей, которые лежали у моей постели. Воры забрали все, что невозможно было опознать и потребовать обратно. Я растерянно перебирала оставшиеся пожитки и размышляла, как защититься от воровства. Я несколько раз сталкивалась с уличным воровством в голодном Шанхае, но кражи в герметичных условиях лагеря оказались гораздо более страшной угрозой. Я ведь не могла сторожить свои вещи, не отходя от них, или таскать повсюду, держа при себе. Я не могла даже попросить какую-нибудь из соседок за ними приглядеть, пока меня нет, — я не имела представления, не является ли при здешних порядках такая просьба чем-то из ряда вон выходящим.
Я стала украдкой присматриваться к женщинам, которые находились в это время в дормитории, и прислушиваться к их разговорам, пытаясь понять, что за люди меня окружают и нет ли среди них той, кто обокрала меня и сейчас незаметно наблюдает со своего места, как я собираюсь вести себя, обнаружив кражу.