Мы побрели на огонек, и, подойдя ближе, услышали адский шум, крики, брань.
— Ясное дело, это наша казарма, — заявил Пелу. — Получив жалованье, все перепились и теперь галдят!
Однако, вблизи оказалось, что дом нисколько не походил на нашу казарму.
Один Пелу продолжал настаивать на своем:
— Войдемте внутрь. Платить за вход не нужно, дверь открыта, посмотрим, что там происходит.
Мы беспрепятственно проникли в просторный вестибюль с высокими сводами. Здесь теснилось множество санкюлотов, вооруженных саблями, пиками, железными прутьями и палками.
Все они стремились протиснуться в глубину вестибюля, к ступенькам широкой парадной лестницы. Взобравшись на подоконник, я увидел, что там за маленьким столиком сидят три санкюлота в красных колпаках. У них суровые лица, они молчаливы и скупы на движения. Столик освещен единственной свечкой, воткнутой в горлышко пустой бутылки. Свечка дает больше копоти, чем света. Вокруг столика, сдерживая напор возбужденной толпы, стоит караул из санкюлотов.
Мы попали на заседание революционного суда[38].
По лестнице спускался под охраной санкюлотов рослый полный священник в нарядной шелковой рясе. Санкюлоты подвели его к судейскому столу.
В толпе воцарилась тишина.
— Он отказался присягнуть нации, — заявил один из санкюлотов.
Священник молчал.
— Нет пощады врагу народа, — сказали судьи. — На гильотину его!
И среди расступившейся толпы двое санкюлотов повели бледного, дрожащего священника к выходу.
Это зрелище отрезвило меня. Я отпустил руку Маргана и протиснулся в первые ряды, чтобы лучше видеть все происходящее. Чем ближе я подвигался к судейскому столу, тем гуще становилась толпа. Теперь меня со всех сторон окружали взрослые мужчины и женщины; все они были выше меня, и я ничего не видел, даже когда поднимался на цыпочки. Я попробовал присесть на корточки и глядеть в просвет между согнутым локтем высокого национального гвардейца, который стоял в первом ряду, опираясь на тяжелую железную палку.
— Привести следующего подсудимого! — приказал судья.
По лестнице свели вниз молодую женщину. Она упиралась, цеплялась руками за перила, обнимала колени своих конвоиров и молила их: «Пощадите! Пощадите!»
Но судьи за маленьким столиком, освещенным оплывшей свечкой, были суровы и непреклонны.
— Смерть аристократке, врагу нации! — провозгласили они, и два санкюлота поволокли к выходу рыдающую женщину.
Рослый национальный гвардеец, стоявший впереди меня, не пошевельнулся при этой сцене. Неподвижный, как статуя, он стоял и глядел, как спускались по лестнице один за другим арестованные попы и аристократы, ненадолго задерживались перед судейским столом и выслушивали свой смертный приговор.