— Да здравствует нация! Да здравствует нация!
И я испытывал большую радость, видя, что люди указывают на меня пальцем. Мне казалось, они говорили друг другу:
— Посмотрите на этого молодого человека, какой у него грозный и воинственный вид!
Но меня ждало глубокое разочарование. Глядя на меня, люди громко вздыхали:
— Бедняжка! Да ведь он еще совсем ребенок! Поглядите, у него даже борода не растет!
Я с еще большим ожесточением тянул телегу за ремень и кричал: «Да здравствует нация!», но настроение мое было испорчено.
В Виене мы провели чудесный вечер. Все добрые патриоты приняли участие в пиршестве, устроенном городом в нашу честь.
На следующее утро, перед выступлением в поход, батальон прошел церемониальным маршем мимо алтаря Федерации, воздвигнутого на площади, против собора. Затем мы преклонили колени перед алтарем и пропели строфу из «Марсельезы»:
Святая к родине любовь,
Веди нас по дороге мщенья.
Не успели мы кончить строфу, как напротив нас опустилась на колени группа школьников и пропела новую строфу, которой мы еще никогда не слыхали:
На тот же путь и мы пойдем,
Как старших уж в живых не будет…
Их прах мы на пути найдем:
Никто их доблесть не забудет.
Нам лучше, чем их пережить,
За ними вслед сойти в могилы.
Все напряжем мы наши силы —
Хоть умереть, да отомстить!
Трудно описать, какой взрыв восторга вызвала эта строфа! Марсельцы плакали. Детей обнимали, прижимали к груди, осыпали поцелуями. Взволнованная толпа горожан кричала:
— Да здравствуют федераты!
— Да здравствует нация!
— Смерть тирану!
Майор Муассон подошел к школьному учителю, сочинившему этот куплет, обнял его и сказал:
— Спасибо, патриот! Мы споем эту строфу на развалинах королевского дворца!
Затем, провожаемые всем населением городка, мы выступили в поход. Я снова впрягся в свою телегу. Один малыш лет шести-семи нес мое ружье, другой волочил саблю, третий — походный мешок. Дети облепили федератов, словно рой мух. Самые маленькие, чтобы не отстать от батальона, бежали вприпрыжку. Мне кажется, никто лучше меня не понимал радость детей. Я чувствовал себя на верху блаженства, глядя, как они почтительно прикасаются ко мне, трогают мое ружье, саблю и пуговицы на мундире.
Примерно в полумиле от города мы велели детям возвратиться. Ребята с грустью вернули наше снаряжение, пропустили нас вперед и, сбившись в кучу, провожали нас глазами долго-долго, пока мы совершенно не скрылись из виду.
На повороте дороги мы вдруг снова услышали чистые звонкие голоса, певшие новую строфу «Марсельезы»:
На тот же путь и мы пойдем,
Как старших уж в живых не будет…