– Да, князь, сватов засылать и впрямь поздно.
Рогнеда отвернулась, чтобы не выдать себя, справиться со слезами.
Она справилась, а он…
Вот только слез не хватало! Владимир никогда не видел Рогнеду плачущей, даже когда было совсем плохо, она закусывала губу до крови и терпела.
Выскочил за дверь, словно ошпаренный, но, взлетая в седло, успел сказать слугам:
– Рогнеда Рогволодовна теперь ваша княгиня!
Вроде подарок, да еще какой! Но снова все наперекосяк, как и остальное в их жизни.
Почему-то отношения этих двоих, богом созданных друг для друга, не складывались. И причиной тому не первое насилие, а возникшее после него ожидание противодействия. Рогнеда ждала от Владимира новых унижений, а он сопротивления, и каждый стремился занять оборону, вместо того чтобы открыть сердце.
Оказывается, можно любить друг друга, рожать детей и быть при этом несчастливыми.
Когда-то Добрыня спрашивал племянника:
– Чего тебе не хватает? Чего может не хватать тому, у кого есть все?
Не хватало всего лишь понимания.
Добрыня Никитич и сам понимал, что его время прошло. Слишком долго ждал своего часа, а когда тот настал, оказалось, что и не час вовсе, а всего лишь минутка. Да и минутка мгновением показалась.
Он столько лет сначала опекал маленького мальчика, воспитывал беспокойного мальчишку, учил неразумного отрока, наставлял бездумного княжича. Княжич стал князем, Владимиру двадцать пять уже, ему давно не нужны никакие наставления, и Добрыня остался рядом с племянником не у дел. Не потому, что плох или неразумен, а потому, что Владимир словно на коне, на голову выше, ему и видно лучше, и движется быстрей.
Но главное – Владимир дорогу избрал другую. Добрыня для него желал быть прежде древлянским князем и за свой род отомстить. Но мстить оказалось некому, месть Ярополку никакого удовлетворения не принесла, да и не виновен тот был в трагедии Искоростеня. И древлянский род Владимир тоже поднимать не стал. Никакой не стал, он стал русским князем, а не князем отдельного племени. Этот голубоглазый мальчишка сделал то, что не сумели (или не хотели) сделать его дед и бабка.
И Русь подчинилась, точно грибы после дождя на юге росли города-крепости, населенные самым разным людом.
В Киеве князь словно вышел за пределы теремного двора, заняв город, он открыл ворота, впустив киевлян на свои пиры, и сам стал вмешиваться в жизнь города. И город ответил признательностью. Конечно, князя, с которым можно поднять кубок или запросто оказаться рядом, любят куда больше, чем надменного, разговаривающего только с лошади или запершегося в своем замке правителя.