– Почему ты спросил?
– Не знаю, – сказал он, нахмурившись. – А по-моему, в этой машинке батарейки кончились.
Он открыл ящик, где обычно лежали батарейки, и ему вздумалось по дороге нажать на кнопку стоящего наверху автоответчика.
– Петрос, с Симоном все будет в порядке… – начал я.
Но тут же рванулся выключать автоответчик, из которого полились слова: «Алекс, это я. Прости. Не надо мне было приходить посмотреть на Петроса, когда ты давал урок. Пожалуйста, позвони м…»
Я успел остановить сообщение раньше, чем оно закончилось.
– Это кто? – спросил Петрос.
У меня что-то оборвалось в душе, когда я произнес в ответ:
– Никто.
Но Петрос знал, что на этот телефон женщины звонят редко. Он дотянулся до аппарата и промотал список входящих звонков.
– Кто такой Ви-тер-бо? – спросил он.
Я уставился на него и выговорил:
– Не будь таким любопытным.
Он недовольно забурчал и стал перебирать батарейки.
Значит, вот что я буду чувствовать каждый раз, когда зазвонит телефон. Вот так будет сжиматься сердце каждый раз, когда кто-то постучит в дверь.
– Когда сестра Хелена вернется? – спросил Петрос.
– Не знаю. – Как я устал от всей этой «лжи во спасение». – Не скоро.
Он бросил искать батарейки и, вздохнув, повел машинку по воздуху к себе в спальню.
– Петрос! – окликнул его я.
Он вернулся, держа в руках старого плюшевого зайца, с которым всегда спал, и разглядывая его, словно видел впервые. Плюшевые игрушки и одеяла сменились открытками с фотографиями и футбольными постерами. Мне будет не хватать прежнего малыша. Тем временем Петрос заходил на посадку.
– Хей, Babbo? – сказал он, подходя ко мне.
Как-то так говорил мультипликационный мишка по телевизору. Может быть, Петрос уже забыл про голос на автоответчике.
Но я не забыл. И пока мы с этим не покончим, мне будет слышаться ее голос каждый раз, когда наступит тишина.
Я подхватил Петроса и посадил себе на колени. Хотелось запомнить это мгновение.
– Петрос, я хочу тебе кое-что сказать, – начал я, проводя пальцами по его волосам.
Он перестал хлопать одним заячьим ухом о другое.
– Это хорошая новость или плохая?
Хотел бы я знать. Надежда каждой частичкой своей говорила: хорошая. Жизненный опыт каждой крупицей своей предупреждал: плохая.
– Хорошая, – ответил я.
И потом произнес слова, которых он ждал чуть ли не с самого рождения.
– Женщина в телефоне, – сказал я, – твоя мама.
Он замер с недоумением в глазах.
– Она вернулась два дня назад, – сказал я. – Пока ты был во дворце prozio.
Петрос покачал головой. Сначала в сомнении. Потом в ужасе. Как я мог скрывать от него это чудо, это божественное явление?