Мужчины в её жизни отсутствовали напрочь. Нравилась она многим, но одета была в такую глухую броню недоступности, что редко кто из них пытался сквозь эту броню пробиться. Был у неё, правда, один ухажёр – тот, которому она была обязана Борисовыми ногами, которого стряхнуть с плеча, как надоедливого овода, не получалось.
Он вздыхал и томился по Эсфири так искренне и так мало от неё хотел, что так и прижился на многие годы в друзьях дома.
Рожа у кавалера была плачевная, прямо никакая ни рожа, а пуговица от наволочки! Он приходил к Эсфири раза два в месяц, по субботам. Отсиживал свои полтора часа, выпивал три стакана чаю и, тяжело вздыхая, уходил.
Идочка его терпеть не могла и встречала выпяченной Марковой губой. Она подозревала даже, что под брюками на нём штопанное егерское бельё.
– Мама, и чего он ходит? Он же весь какой-то не свежий…
– Что он тебе, батон, что ли? Не свежий!
– Точно! Батон! Батон он и есть! – заходилась смехом Идочка.
Так он и телепался по их комнате никому не нужным батоном. Прозвище прилипло, и вся коммуналка его иначе как «батон» между собой не обозначала. К нему все привыкли и даже жалели за верность и бесперспективность дерзаний.
Он сам всё это отлично понимал про себя и Эсфирь. Такая женщина ему, действительно, была очень не по зубам. Даже, если предположить невозможное, и он вдруг завладел бы этой уникальной бабой, то ни содержать, ни развлекать, не говоря уже о волшебном «удивлять», он бы не потянул.
Да и что он мог ей предложить, кроме мизерного оклада и сомнительной потенции? Так и слонялся безнадёжным батоном по их коммуналке два раза в месяц.
Мрачный Уська, между тем, страдал. Его раздирали ревность и обида. Какой-то прыщ ходил в гости к его Богине, к женщине его мечты! На что он надеялся? Откуда такая наглость? Да и Богиня несколько пошатнулась на своём Олимпе.
В один из загулов, а загуливал Уська крайне редко: он не был пьяницей-сапожником, он был трудягой. Но случались моменты усталости души, и тогда Уська уже охулку на руку не брал и рюмку мимо рта не проносил.
В одно из таких своих растрёпанных состояний он подкараулил Эсфирь в коридоре и упал на неё коршуном. Сначала Эсфирь опешила, когда же поняла что к чему, разразилась звонким оскорбительным смехом.
Она смеялась весело и удивлённо, а потом вдруг смолкла и спросила Уську, глядя ему прямо в глаза своими необыкновенными глазами-агатами:
– А у тебя он с собой? – рванула пуговицы на ширинке, схватила в горсть то, что там было и, дыша презрительной насмешкой в узкое Уськино лицо, ласково прошептала: