Но пришёл другой. Посильнее, понапористей и заставил жить и любить дальше. Этот другой Люське оказался не по зубам, и Лялька уже с юмором, присущим только ей, наблюдала, как терпят фиаско все Люськины разрезы до пупа, все голые кофточки и головокружительные запахи, в которые та имела обыкновение заворачиваться. А тогда было так больно, что, казалось, боль изнутри рвёт тело пополам.
Проводив Ляльку, Люся прошлёпала в спальню, волоча за собой остаток «Метаксы», привезённой Лялькой. Если учесть, что в запасе была ещё нетронутая «Пшеничная», то вечер удался на славу.
Люся включила свекровкин телевизор, забралась в свекровкину широкую кровать и предалась подсчётам: что, куда и на что истратить, при получении денег за квартиру.
Квартиру свою она заслужила, вернее сказать, даже выслужила. Когда все долги по недостаче были выплачены, серьги выкуплены, угроза уголовного наказания миновала, Люся встрепенулась и опять ожила.
На работу её взял действующий любовник. Подальше от материальных ценностей, но стаж шёл. Нужно было отработать без сучка и задоринки хотя бы год, а там видно будет.
Михаил опять мотался по командировкам, свекровь старела и злобилась, но внешне всё было спокойно. Люсина жизнь мало изменилась, правда, в средствах она была крайне стеснена.
Да ещё ужасная теснота: они втроём с уже почти взрослым сыном в маленькой комнате, а генеральша в двух огромных комнатах с балконом, с абиссинскими коврами и умопомрачительной горкой с хрусталём. А что творилось в её шкатулке с драгоценностями, Люся даже предположить не могла.
Рано утром в субботу Люся наладилась на базар за мясом на шашлык. Собиралась компания, на новом молодом любовнике лежала забота об алкоголе, а уж шашлык – полностью на Люсиных плечах.
В коридоре Люся контрольно прокрутилась перед раритетным зеркалом, осталась довольна и уже взялась за ручку входной двери. Вдруг из комнаты вывалилась свекровь с лицом цвета земли. И не то прохрипела, не то прошептала:
– Люся! Вызовите, будьте добры, скорую, мне плохо, очень плохо!
Люся круто развернулась на каблучках в сторону ненавистной старухи и мягко сказала:
– Вот телефон, мамаша, потрудитесь сами о себе позаботиться!
И собралась было уходить, но что-то в безнадёжности генеральши заставило её остановиться. Остановиться и внимательнее взглянуть в ненавистное лицо.
Лица практически не было, были только огромные глаза, постепенно заполнявшиеся ужасом, каким-то животным страхом. Эти глаза смотрели на Люсю и молили о пощаде.
Если бы не эти глаза, может быть Люська ещё и подняла бы трубку, и звякнула бы в скорую. Но эти глаза прожигали её насквозь и подняли со дна души всю муть, всю ненависть и грязь.