– Там! Туда! Рыхло, рыхло! – И сам, как ошпаренный, затолкал всех троих в дровяник, заметавшись по следу Григория зайцем, обезглавленной курицей, и Зворыгин увидел, как бешено он уминает навоз, превращая цепочку их свежих следов в безобразное месиво. – Тихо, тихо! Птам се вас, прошу! Что вам надо?! – Застрял в проеме и кричал срывающимся шепотом, задыхаясь, как собственный пес на цепи, – с такой застарелой обидой и мукой, как будто не первыми были они, кто пожаловал в гости из леса. – Йидло тржеба?! Продукты?! Дам вам, дам! – Не спрашивал, кто и откуда, переходя на русский и обратно, как собака с угрозного рыка на визг. – Тише, тише! Я все принесу! И тикайте до леса! Прыч одтуд! Уходите! Нелзе, нелзе вам тут! Глидки тут ходят, глидки! Гестапо!
– Мы уйдем, друг, уйдем! – тихо, резко и внятно пролаял Ощепков. – Только ты проведи нас по этому лесу. На восток, на восток. Проводник нужен нам, понимаешь?..
– То неможно! – Оборвал его чех. – Я вас не поведу! Не могу! Йидло дам, одев дам, и давай – уходите! Я прошу вас, товарищи! Нет! У меня здесь семья, дети, дум… – Пожилой, дюжий, твердый, с разбитыми работой крупными, тяжелыми руками, с неуживчиво-мрачным кремнистым лицом, он дрожал от растекшегося по всем членам озноба, и сочетание большой телесной силы с обрывисто-дрожливыми движениями было неприятно; глаза его как будто бы выдавливали их в лесное и волчье «откуда пришли», но вместе с тем и умоляли: «Уходите!»
– Нет, друг, мы не уйдем, – вдавил в него Ощепков беспощадное. – Не пойдешь вместе с нами – мы останемся тут, в твоем доме. Нас много. И у нас есть оружие. Придут твои глидки – мы будем стрелять. Что будет тогда с твоим домом? Что будет с твоими детьми?
– Нет, нет! – Мужик весь передернулся и вздрагивал от внутренних ударов, ломающих все его прочности; под ногами его загорелась земля, своя землица-любушка под ногами хозяина, он смотрел на горящие ребра, проседавший, сложившийся, рухнувший деревянный скелет своей жизни, и Зворыгин с холодной, презрительной жалостью ждал: поведет, поведет их сейчас на восток, лишь бы как можно дальше увести страшных русских отсюда. – Так нельзя, так не надо! А покуд пуйду с вами – цо буде с моими детми?! Гестапо их встрелит! А спалит муй дум! Я дам много йидло, дам одев! Я дам все цо жадате! Я прошу вас, товарищи! Пак немцы вшуде, вшуде! Они вас захитят! А то е вше! То конец ме родине! Но будьте си лидми!
– Сам, сам пожалей их! – гнул Ощепков свое, хорошо и давно зная двигатель слабых человечьих устройств. – Проведи нас хотя бы до ближнего леса. Ты же знаешь свой лес, все овраги, все тропки. Знаешь, где можно спрятаться, ну! И назад возвращайся, к своим! К детворе своей, к бабе! Живи!