Отец ничего не просил, но хотел наглядеться, напиться моей молодой победительной силой, ощутить, что во мне эта сила по-прежнему есть; я отчетливо чуял ненаедную жадность покинутого старика – так, улегшись на землю, слышишь телом, как сохлая почва чует ток твоей жадной, веселой и яростной крови.
Я спустился во двор. Зажиревшие псы разлеглись на последнем осеннем припеке. Шесть коричнево-серых куцехвостых щенят, повалив молодую усталую мать, упираясь ножонками в брюхо и в землю, приросли к ее сильно оттянутым розоватым сосцам. Я вспомнил, как мы с Эрихом и Руди хватали за задние лапы таких же подслепых щенков и оттаскивали их от суки, наслаждаясь их визгом, пока их мамаша не вскакивала и не щерила зубы с угрозным рычанием, и как Руди искусно воспроизводил ее гневный, страдальческий лай, переводя его на человеческий язык: «Я вам дам, я вам дам! Рву-рву-рву-загрызу-за-щеночков!» Щекотно намокли глаза, колючая вода расперла горло.
Спустя два часа мы отдали Руди последнее – час крестных знамений, молчания и живой неподвижности. За ужином Тильда почти что ничего не ела и пила только воду.
– У тебя аппетит, как у фюрера после поражения под Сталинградом, – не вытерпел я.
– В таком случае я буду есть с превеликой жадностью, – отвечала она без улыбки. – Сознавая, что каждый проглоченный мною кусок и стакан молока отстраняют меня от него. Всей этой банде вегетарианцев, наверное, очень приятно, что я вместе с ними морю себя голодом.
Пожелав доброй ночи отцу, я поднялся за ней в нашу комнату и, усевшись на старую оттоманку в углу, смотрел, как она вылезает из черного платья-чулка, вытягиваясь из него, словно ящерица из собственной кожи.
– Ну, что твой отец говорил обо мне? – с живым любопытством спросила она.
– Во-первых, глядя на тебя, он вспомнил, что наша мать первой в Берлине пошила себе платье из джерси, пойдя на поводу у этой брючницы Шанель. Это сильно ускорило течение событий, приведших к моему явлению на свет. Казалось, что мать выходит на улицу в нижнем белье, и страшно хотелось вот это белье с нее поскорее содрать. Короче, ты ему понравилась.
– И он уже заговорил с тобою о наследниках? – взглянула она на меня безулыбчивыми, холодными, усталыми глазами, и ее засургученные смертью Руди подростковые пухлые губы не дрогнули в безотчетной улыбке, оставляя надежду на то, что она всего-навсего шутит, понимая: не время – завтра немцев придут убивать в их домах, горе будет беременным и кормящим сосцами в те дни.
– Он говорит о них с начала моей половозрелости. Теперь у него появилась невольная союзница.