— В народе поговаривают — Чурило, сын старого Плёнка, и Алешка, сын Григорьевич. Первые-то они первые, да только из говорунов и по бабской части. Мишка Потык еще…
— И только-то?.. — не поверил Илья.
— Что — только-то?
— Чтобы за бахвальство да баб — и в дружину богатырскую?
— Ну, не только… Чурило, он из-под Сурожа, с дружиной своей на службу князю поступил. Окромя него, тех мест никто толком не знает, а населены они кочевниками, печенегами именуемыми. Ему повадки их ведомы, как на рати себя ведут. Алешка же из Ростова. Хоть и не обижен силушкой, а нрав у него лисий. Впрочем, Тугарина таки одолел…
— Это кто ж такой?
— Тугарин-то? А богатырь со Степи. Много кровушки людской пролил, никак с ним сладить не могли. Алешка же сладил… Ты извини, Илья, сам не видал, а что по людям ходит, тому с опаской верить надобно. Буде придется в Киеве повстречаться, расспросишь.
Хорошо сидится. Наетые, напитые, солнышко пригревает, ветерком обдувает. Разговор течет, ровно реченька. Незаметно и времечко летит. Век бы так. Наконец, спохватился Илья.
— Да что ж это я, в самом деле, рассиживаюсь! Мне поторапливаться надобно.
Поднялся.
— Ты сразу в Киев, али как?
— Поначалу к родителям, проведать, что да как. Давненько не виделись. А уж потом и в Киев. Ну и богатыря вашего высмотреть попробую, раз обещался. Коли же случится, что я подался, а он возвернется, вы ему мной пригрозите. Скажите: наезжал, мол, Илья Иванович, проведал про поступок его, осерчал, встречи ищет. Что ежели хочет силушкой побахвалиться, так пусть равного себе поединщика высматривает. Меня, то есть.
На всякий случай столб сигнальный пошатал, вышку, ворота — все ли ладно. Вывел коня за частокол, попрощался сердечно с заставою, дальше тронулся. В сторону родимую. Не стал сразу коня в полный мах пускать; по сторонам смотрит — нет ли где следов богатыря проезжего?
Потом уже, как скрылась с глаз застава да лес впереди показался, махнул рукой на поиски, — нет следов никаких, не век же искать, — начал приторапливать. Ежели так плестись, нечего и думать к вечеру в родимый дом поспеть. И только было собрался дать коню полную волю, как вдруг услышал голос, вроде как даже и знакомый…
…Не ясен-то сокол по горам летал,
Летать-то летал, лебедей искал.
Он нашел-то их, нашел, на крутой горе,
Все сидят-то, сидят, словно бел снежок.
Изо всех одна, всех белей-бела…
Заслушался… А как смолкла песня, осадил коня, принялся осматриваться. Чудно: не видать никого окрест, но ведь пел же кто-то только что. Потом все ж таки углядел: возле самого леса, пятнышко движется, вот-вот скроется. Сам не зная, отчего, привстал в стременах, воскликнул: «Эге-гей!» так, что, казалось, земля затряслась, и вдогон припустился.