– А в чем оно заключалось?
– Не знаю, – опять, словно сбившись, неуверенно проговорила Инга. – Я почти ничего не смогла понять. Там сплошные формулы, а все пояснения к ним на армянском. Да! Я привезла с собой флешку, – вспомнила она, вскочила с кресла, похлопала себя по карманам и, виновато улыбнувшись, снова села. – Наверное, она осталась в гостинице, в сумке. Не знаю, как я могла ее забыть, когда шла к вам.
– Вы остановились в гостинице? – уточнила Полина, но этот вопрос почему-то расстроил Ингу.
– Да, – неуверенно подтвердила она. – Когда приезжают в чужой город, всегда останавливаются в гостинице, – монотонным голосом, словно заученный текст, проговорила девушка.
– А в какой гостинице вы остановились? – продолжала Полина, хоть и понимала, что гостью расстраивает тема гостиницы.
Инга с минуту напряженно думала. А потом посмотрела на Полину таким растерянным, таким больным взглядом, что той стало ужасно ее жаль.
– Никак не могу вспомнить, все время накладывается другая гостиница, та, в горах. Такой небольшой, красивый домик, как на картинке к какой-нибудь сказке, а дальше – горы. – Инга поморщилась, мотнула головой. – Помню комнату. В сумерках…
– Вы прилетели вчера вечером?
– Нет… Не знаю. – Инга опять задумалась. – Раздавались голоса, и был еще какой-то звук, назойливый, однотонный, все время звучал и звучал, от него болела голова. А до этого я была в парке – помню деревья. Может, эта гостиница возле парка?
– Может быть. – Полина ободряюще улыбнулась. Гостиниц возле парков в их городе не было, но она не стала об этом говорить Инге.
– Много деревьев, и очень холодно, и небо все в звездах, – звенящим голосом проговорила Инга. – Нет, кажется, это был не парк, а лес. Не понимаю! Как же я вернусь в гостиницу, если не могу вспомнить ее названия?
– Не стоит расстраиваться. Вы обязательно вспомните, – ласково сказала Полина. – А пока можете остаться у меня. Столько, сколько захотите.
Полина никак не могла отделаться от ощущения, что весь этот разговор напоминает спиритический сеанс, и нужно торопиться, у нее еще так много вопросов, а времени, может, и совсем не осталось. Но ей было жаль «духа»: вопросы причиняли Инге боль, доводили до отчаянья. С Максимом все было иначе: она не понимала тогда, что разговаривает не с реальным человеком, а только с его фантомом. И в определенном смысле это было проще. Не приходилось все время следить за реакцией, думать, какое впечатление произведет тот или иной вопрос, опасаться, что неосторожным словом все испортит, испугает: фантом поймет, что он только фантом – и неизвестно, к каким это приведет последствиям.