Тайна клеенчатой тетради (Савченко) - страница 135
Кроме Клеменца, были арестованы Бух и Луцкий, Астафьев скрылся; были произведены обыски всюду, где побывали предупредители, многих арестовали и затем выслали, в том числе и братьев Короленко. Но главной добычей Третьего отделения был Клеменц, виднейший из подпольных литераторов, за ним несколько лет охотились. Это, конечно, был успех петербургского сыска и личный успех Николки Рейнштейна. Торжествующий, веселый Николка укатил в Москву выводить тамошних нелегалов. Свою тысячу он не успел получить, было некогда. Ее получила за него месяц спустя Татьяна, но при обстоятельствах, отнюдь не триумфальных для Николки и невеселых для самой Татьяны.
И снова предметом обсуждения между Клеточниковым и Михайловым был вопрос о том, какой урок можно извлечь из всех этих событий, в которых не последнюю роль сыграл славный паренек Николка Рейнштейн. «Нет, п-пожалуй, с этим п-пареньком надо кончать, это уже с-слишком», — возмущенно сказал с несколько более заметным, чем всегда, заиканием обычно уравновешенный и ясный Дворник. Клеточников тогда не придал этим словам того значения, какое открылось ему через некоторое время. Непосредственным же следствием этих слов явился отъезд в Москву следом за Рейнштейном двух землевольцев — Михаила Попова, известного между радикалами под кличкой Родионыч, и Николая Шмемана, того самого, у которого когда-то Клеточников познакомился с Михайловым.
Набежала, закрутила странная жизнь, и оглянуться не успел, как все пути назад оказались отрезаны. Еще в то время, когда он жил у Анны Петровны, сделалось ясно, что планам, связанным с провинцией, не суждено исполниться, — слишком много дела было в Петербурге. Какого дела? Чем намерен был занять Николая Васильевича в Петербурге милейший Петр Иванович после того, как проживание у Анны Петровны сделается ненужным — Анна Петровна исчерпает себя? Не знал этого и сам Петр Иванович. Ясно было только, что впредь им было вместе идти, они оба были нужны друг другу, Петра же Ивановича дела привязывали к Петербургу… Снова писал Клеточников в Симферополь и Самару, мучился, пытаясь объяснить, почему остается в Петербурге, почему не едет, как собирался. С одной стороны, и обижать неправдой старых друзей не хотелось, а с другой — и невозможно же было объясниться, невозможно…
И еще раз писал в Симферополь и Самару, когда заблистала перспектива поступления в агенты, — на этот раз писал так (на этом настоял Михайлов), как будто держал экзамен на политическую благонамеренность, да так и было, держал экзамен, который Третье отделение не могло не устроить новичку, а значит, и письма не могли избегнуть участи быть просмотренными на почте (и не избегли, в этом Клеточников позже смог удостовериться); писал, как бы жалуясь на судьбу, и причиной своих несчастий выставлял окружавший мир, в котором он год от года чувствовал себя все более неприютно, в котором с каждым годом все более возбуждалось разрушительных страстей, и глубокомысленно цитировал Бок-ля, Гегеля, Спенсера, и обвинял в крайних пристрастиях как радикалов, так и консерваторов, — испытанная у Анны Петровны линия представлялась пригодной и на будущее.