— Ты должна знать. Я не Виктор. Женщины — не самое главное в моей жизни.
— Это не так уж плохо. Не люблю бабников.
— Но любишь секс?
— Да… С тем, кто…
Она не смогла подобрать слов. Сказать, что любит с тем, кого просто любит, было бы неправильным, да и не ко времени. Сказать, что любит эту работу с мастерами своего дела, — тоже неточно, поскольку лишь одного технического мастерства для достижения восторга далеко не всегда хватает.
— Люблю, когда по настроению. И — желанию.
— Да… Так и должно быть.
— А что для тебя главное?
Он не ответил.
— Ты стесняешься сказать?
— Нет. Ты не поймешь.
— Зато буду знать.
— Что самое главное?
— Да.
— Свобода. Деньги. Одно невозможно без другого.
— Ну что тут сложного для понимания?
— Много сложного, если подумать. Наш Веник полагает, что на атомной электростанции у него будут деньги. Чушь это. Платят там мало, если говорить серьезно. И облысеть да евнухом стать вероятность сохраняется. А свободой при этом и не пахнет. Но ты этого не поймешь. Потому что, несмотря ни на что, по-настоящему свободна. И даже не подозреваешь об этом.
— А ты?
— Нет.
И на эту тему, поняла Аня, говорить не следовало, потому что все тело его напряглось, он буквально выдавливал из себя слова, будто его пытали на допросе.
— У тебя среди однокурсниц девушки нет? — спросила она. — Не бойся, я не буду ревновать. Я же понимаю.
— Мне на них смотреть противно.
— Почему?
— Я не перевариваю женщин в сапогах и ватниках.
— Но ведь приходится, они не виноваты.
— Ага. Но вечером можно бы и переодеться. А они так и спят. Разве что сапоги скинут.
— Хочешь, я разденусь?
— Замерзнешь. Да я и не хочу сегодня.
— Меня?
— Никого. От этого дня рождения пусто в душе. Не обижайся, не в тебе дело.
Аня почувствовала, что сейчас заплачет. Куда бы она ни толкалась, пытаясь разбудить в нем нежность, везде натыкалась на стену, везде было табу, рожденное его прежней жизнью, которой она не знала и не могла себе даже представить. А проламывать эту стену тоже опасно, можно потерять даже эти крохи откровенности.
Разогнать его и добиться пылкой физической близости было несложно, это она чувствовала, но будет ли от этого большая радость? Окажись в такой ситуации Сарма, она бы не растерялась и долго голову не ломала. Аня словно услышала голос многоопытной подруги: «Прижмись лобком, а грудью — по лицу, губам, затем по этому месту. Возьми в рот, не торопись, чуть прибор привстанет — пощекочи его головку ресницами, глазками над ним поморгай, потом волосами укутай, между грудей зажми, руками — поменьше, больше — сиськами. Встанет и разъярится даже вчерашний мертвец».