– Уныние – один из смертных грехов, – постановил Белл. – Миссис Скалли об этом знает?
– Не Вам ее судить, – заявила девушка, упрямо вздернув подбородок. – И с чего Вы взяли, что ее одолевает уныние, а не болезнь?
– Предположил. Но сейчас думаю, что попал в точку.
– Beginnen musikalischen Unterricht. Ich bin deshalb hierher gekommen, und bekomme dafur ein Pfund pro Woche!
– Okay.
Орхидея и Белл начали урок. По уверенности, с которой ученик нажимал на клавиши, успевая при этом перекинуться парой слов с преподавательницей, последняя предположила вслух, что ему больше не требуются занятия, и он может обучаться самостоятельно.
– Я знал, что Вы – скромная девушка, – сказал Деймос, – и постараетесь уменьшить мои расходы на обучение. Но уверяю Вас, что я в состоянии и, более того, горячо желаю, чтобы вы продолжали преподавать мне игру на фортепиано.
Ученик встал и направился к Орхидее. Она кротко смотрела на него открытым взглядом, отчего казалась в тот момент особенно прекрасной.
– Я бы хотел избавить Вас и Вашу семью от всех тягот и забот, – начал Деймос, присев рядом с девушкой и положив свою теплую ладонь ей на руку.
– Мы ни в чем не нуждаемся с матерью, мистер Белл, – ответила Орхидея и отняла руку.
– С самого первого момента, когда я Вас увидел, понял, что ваше сердце ранено стрелой любви. И по всему видно, рана не затянулась до сих пор.
– Вы ничего не знаете, мистер Белл. Мне пора домой.
– Нет! – Деймос схватил девушку за кисть, когда та попыталась встать. – Не уходите! Я не хотел обидеть Вас.
– Вы не обидели меня, мистер Белл.
– Обидел, раз Вы снова начала обращаться ко мне на Вы.
– Деймос, я правда не вижу необходимости в продолжении занятий, поскольку Вы и сейчас показываете отменный результат и вдохновенную игру.
– Мне одиноко, Орхидея, – вдруг признался Белл. – Поговорите со мной!
Орхидея не знала, что сказать. Минуту назад ей хотелось вырваться из этого дома, словно из крепких оков. Минуту назад она пребывала в тисках отчаяния и боялась ауры своего ученика. Ее что-то душило здесь и пугало неизвестностью. А сейчас вдруг этот страх отпустил оголенный нерв, и Орхидее полегчало.
– Останьтесь, прошу! – настаивал он.
Преподавательница села за рояль и начала играть. Она играла так живо и искренно, что картины на стенах шевелились. Орхидея закрыла глаза и мысленно проигрывала 23 сонату Йозефа Гайдна для фортепиано. Ее пальцы сами воспроизводили мелодию, словно отдельно от воли хозяйки. Произведение казалось легким для восприятия, журчащим и легкомысленным, однако слезы на щеках пианистки говорили об обратном.