Впрочем, и многое из того, что издатели или сами авторы определяют как роман, таковым по существу не является. Очень сложно отыскать в романах тридцатилетних «наличие развернутой системы образов-персонажей и сложную композицию, дающую ряд событий и эпизодов, связанных воедино и показанных на большом протяжении времени». Еще сложнее почувствовать в их произведениях эпическую интонацию, вообще, кстати, становящуюся в литературе все более редкой. Может быть, только Олег Павлов из тридцатилетних в полной мере такой интонацией обладает, и потому, наверное, он сразу, с первых же своих вещей занял в литературе особое, вне поколенческих и направленческих объединений, место.
Скорее, та же «Рубашка» Гришковца, «Патологии» Захара Прилепина, «Без пути-следа» Дениса Гуцко, повести Ильи Кочергина «Помощник китайца» и Антона Тихолоза «Без отца» – огромные по размеру рассказы. Один герой и одна повествовательная линия, более или менее последовательное описание событий. И может быть, не стремлением пооригинальничать вызвано то, что более молодой автор Сергей Шаргунов назвал свою сотнестраничную историю про журналиста Андрея Худякова «Как меня зовут?» рассказом, а не романом. Ведь, кстати сказать, «Один день Ивана Денисовича» Солженицын упорно именует рассказом, хотя его до сих пор стараются переквалифицировать в более престижную повесть. Но принадлежность к жанру романа ли, повести ли определяется не количеством страниц, а другими характеристиками. И, как мне кажется, писатели поколения тридцатилетних не обладают (за редким исключением) романным сознанием. Они – рассказчики. Не думаю, что об этом стоит сожалеть, хотя здесь кроется большая опасность.
Новиков, Гришковец, Павлов, Кочергин, Гуцко откровенно пишут на автобиографическом материале. Это ясно видно, даже если не знать ни единого факта их жизни: правдоподобный вымысел деталей украшает документальную фабулу почти любого их произведения. Да и сами эти произведения легко складываются в циклы: у Дмитрия Новикова – общая география большинства рассказов, сквозной герой по фамилии Жолобков, однотипные второстепенные персонажи; у Ильи Кочергина из рассказа в рассказ, из рассказов в повесть перекочевывает одна и та же тема – столичный житель Илюха (или Серега), бегущий из столицы на Алтай, в Карелию, но обреченный на возвращение. То же можно сказать о произведениях Павлова, Гришковца, Гуцко, Карасева, Михаила Титова.
Это можно считать приемом, тяготением к модной ныне сериальности, но вряд ли это так. Скорее всего, стремление писать честно не позволяет этим прозаикам далеко отходить от пережитого ими самими, отдаться воле воображения, вымыслу. Может быть, это мешает им раскрыться по-новому, более широко, стать по-настоящему художниками, а может быть, бережет от гибели в неспокойном океане воображения, потери доверия к своим вещам, которое многого стоит.