Да, многие писатели идут путем упрощения своих текстов. Грубо говоря, от игры к серьезности. Но не всегда это оказывается полезно.
Александр Карасев вошел в литературу с вполне традиционным рассказом «Наташа» («Октябрь», 2003, № 12), в котором ничего ни убавить, ни прибавить, неброский сюжет которого оправдывается мощным подтекстом, душевными, близкими многим читателям переживаниями героев. Рассказ имел успех. Затем появился собранный из миниатюр рассказ «Запах сигареты» об армейской службе. Получилась подробная, яркая панорама. А после этого Карасев перешел на очень короткие, очень лаконичные вещи. Я бы не назвал их рассказами – это скорее конспекты рассказов, и часто очень интересные по теме, с искорками художественности, они все же оставляют чувство незавершенности, беглости, непрописанности.
Особенное сожаление у меня оставил рассказ «Ваня» («Новый мир», 2005, № 3). Это произведение могло бы стать событием в нашей литературе, будь оно написано, но оно лишь намечено, словно бы опубликовано по рабочей тетради писателя. История о том, как бабушка рассказывает герою о своих сыновьях, погибших на войне. Особенно жалко ей Ваню: в начале войны он был подростком, благополучно пережил немецкую оккупацию и после освобождения Кубани был призван в армию. Ушел воевать, и в одном из первых же боев его убило.
В рассказе есть и фрагмент (именно фрагмент в несколько строк) живой кубанской речи, и намеки на отношение казаков к немцам, и наметки образа Вани, но, повторяю, в целом остается ощущение, что это набросок, этюд. Может быть, когда-нибудь Карасев вернется к нему, но пока что он идет дальше по пути лаконизации своих текстов, усушки образов. И художественности в них все меньше и меньше, все меньше живых персонажей, да и сам герой превращается в почти безликого повествователя, фиксатора. И кстати тут вспомнить слова Андрея Рудалева о Карасеве, прозу которого критик оценивает очень высоко, но:
Зачастую создается впечатление, что прозаик сознательно себя чем-то ограничивает. Его тактика предельной откровенности в тексте работает до поры до времени. Чуть только на горизонте появляется некая грань – писатель замолкает. Он будто страшится проговориться, вынести напоказ другим действительно сокровенное и важное для себя. ‹…› Его стилистика предельно рассудочна, она пресекает любые возможные кривотолки, варианты истолкований. Но когда вслед за рассудком в рассказы Александра Карасева придет чувство, искреннее и сильное переживание, тогда и текст его существенно преобразится в лучшую сторону