Начну опять же с 90-х, времени перелома не только в социально-политической, но и литературной жизни страны. Для советских писателей тот перелом оказался трагедией. Они в одночасье перестали быть уважаемы, защищены, популярны, их оттеснили (что исторически справедливо) дождавшиеся своего часа литературные подпольщики советского времени; место их книг в магазинах заняли всевозможные «Похождения космической проститутки»…
О той трагедии написано немало горьких слов. Советую прочесть, к примеру, роман Юрия Рытхэу «В зеркале забвения».
Не меньшей, а может, и большей трагедией свободные 90-е стали и для начинающих тогда писателей. Они никого не интересовали в годы, когда открывалась запрещенная и возвращенная литература. Толстые журналы (по идее – дневники литературы текущей), пользуясь моментом (ведь неизвестно было, что там завтра: по-прежнему свобода или снова тоталитаризм), заполняли свой объем ранее недоступным, архивным.
Вспоминаются слова Андрея Немзера из статьи «Замечательное десятилетие» (2000):
«Компенсаторная» стратегия времен перестройки была чревата дурными последствиями. То, что она невольно мешала сложившимся писателям идти вперед, – наименьшее из зол. Куда хуже, что она сказывалась на редакторском отношении к писателям, коих в России принято называть «молодыми». ‹…› …современного нераскрученного сочинителя рассматривали как бы «при свете вечности».
Да, первое поколение постсоветских писателей мы потеряли, как теряли до этого поколения эпохи застоя. Но, с другой стороны, 90-е открыли широкому читателю, немалую часть которого составила молодежь (в том числе и та, что через некоторое время начнет писать сама), огромный мир другой литературы.
Кого-то издавали раньше, но крошечными тиражами или так давно, что книги стали библиографической редкостью, но большинство имен и произведений было абсолютным открытием. Луи Селин, Оруэлл, Генри Миллер, Жене, Кортасар, Маркес, Борхес, Сартр, Камю, Солженицын, Набоков, Мамлеев, Сорокин, Лимонов, Довлатов, Бродский, Бородин, Ерофеевы, Ницше, Бердяев и еще десятки писателей и философов, чьи книги поглощались с невиданной жадностью, были необычайно нужны.
Лет шестьдесят наша литература существовала в отсеке, где, конечно, тоже была жизнь, появлялись свои (да и не только свои, а общемирового масштаба) писатели, но все же это был отсек, в который подавали корм избирательно, витамины лишь определенные и дозированно. А тут хлынуло все – и необходимое, и вредное (хотя вредного, по-моему, в литературе не бывает).