Однажды я попросил отца дать мне что-нибудь «настоящее». Он подумал, тоже как-то с мукой посмотрел на стеллажи, – они возвышались вдоль двух стен друг напротив друга от пола до потолка, – и снял одну из трех одинаковых темно-темно-синих книг.
– Вот, попробуй. «Тысяча душ».
Я прочитал «А. Ф. Писемский. Сочинения». От слова «сочинения» мне, помню, стало муторно: опять сочиненное. А хотелось несочиненного, – настоящего. Но, доверяясь выбору отца, открыл толстую книгу и стал читать роман под названием «Тысяча душ».
Позже, познакомившись со многими произведениями русской литературы девятнадцатого века, я стал удивляться, почему отец дал мне именно этот роман этого автора. Ведь мог бы, логичнее, предложить «Обыкновенную историю» Гончарова, «Бедных людей» Достоевского, «Отцов и детей» Тургенева, «Отрочество» Толстого…
Сейчас, спустя тридцать лет, спрашивать об этом отца наверняка бесполезно. Вряд ли вспомнит. Лучше сам придумаю ответ: скорее всего, он был уверен, что Гончарова, Достоевского, Тургенева, Толстого я рано или поздно прочту обязательно, а вот Писемского…
В разнообразных перечислениях обоймы русской классики Писемский почти не встречается. Он давно стал писателем так называемого второго ряда. Очень печальный, но точный термин.
В наших тесных квартирах многие книги (у кого они еще уцелели) стоят в два ряда. Первый ряд на виду, и к этим книгам время от времени тянется рука. А второй ряд спрятан, книги там покрываются пылью, страницы срастаются, и даже если, во время уборки или решив посмотреть что там, за первым рядом, мы извлекаем их на свет божий, то осторожно, морщась, боясь надышаться вредной книжной пылью.
Такая участь – стоять во втором ряду – постигла книги Алексея Феофилактовича Писемского. Может, и справедливо – все более или менее достойные в первый ряд не влезут. Но, по крайней мере, его роман «Тысяча душ» нужно доставать со второго ряда и давать юношам, обдумывающим житье. Пригодится.
…Этим летом, у родителей, я отыскал в поредевшей после давнего переезда и не столь давнего пожара домашней библиотеке третий том сочинений Писемского.
Конечно, не помню, быстро или медленно прочел «Тысячу душ» тогда, тринадцатилетним, – линии ногтем, отмечающие место, до которого дочитывал, встречаются то раз на десять-пятнадцать страниц, то почти на каждой странице. Изредка есть отмеченные карандашом абзацы или фразы, которые мне показались интересными и важными. Вот такие, например:
Автор берет смелость заверить читателя, что в настоящую минуту в душе его героя жили две любви, чего, как известно, никоим образом не допускается в романах, но в жизни – боже мой! – встречается на каждом шагу.