Всё чаще и чаще притягивал Алексея по вечерам дом под нумером двадцать на набережной Фонтанки. Благо было недалеко от родительского дворца: как завидишь шпиль Михайловского замка, тут, в доме насупротив, в третьем ярусе, и есть тургеневская квартира.
Замок, что виделся из каждого окна, будто обострял суть разговоров в доме у братьев: здесь, в замке, не так давно, на переломе века, был убит российский император Павел Первый.
Злодей пал от руки возмездия? Или трон вероломно захвачен новым тираном?
От этих мыслей ещё более, чем от республиканских высказываний Николая Ивановича, стыла кровь.
Дальше, право, думать не хотелось — совсем уж становилось боязно.
Поёживался, видно, не один Перовский. Потому хозяин дома Александр переводил беседу на предмет всем более близкий — на разговор литературный.
С недавних пор всю компанию будто завели одним ключиком — Пушкин, Пушкин!
Он влетал каждый вечер к Тургеневым — изящный, вёрткий как ртуть, смуглый лицом, выражение которого могло меняться мгновенно, — и все преображались, словно воспламеняясь непосредственностью его манер и юношескою энергией.
Он весь был, как его собственные вирши, — задорный, взрывчатый. И непредсказуемый. Мог часами читать стихи — свои и чужие. Мог мгновенно загрустить и, отойдя к окну, глядеть в полутьму, где высился замок-пугало.
Но мог, ворвавшись в дом, тут же счастливо заявить:
— Еду в театр! Ах, вы не представляете, кто меня там ждёт — сама Екатерина Семёнова. Её игра на сцене — благородство одушевлённых движений, порыв истинного вдохновения!
Семёнову в сердце юного поэта вскоре сменила Александра Колосова, надежда русской сцены, её — княгиня Евдокия Ивановна Голицына, Пифия — новое увлечение...
Как был понятен и мил Перовскому этот проказник-повеса, полный нерастраченной энергии!
Таким, точно таким был, казалось, совсем недавно и он, Алексей Перовский. Модный франт и выдумщик, он вскружил голову не одной московской красавице и сколько в альбомах оставил влюблённых признаний. Вздыхал, притворялся, клялся и врал, влюблялся, однажды даже в присутствии предмета воздыханий бросился в пруд... Недаром граф, прослышав о сих проделках, перевёл его в Петербург. До Тверской заставы провожали друзья. И когда прямо у экипажей в воздух взлетели пробки от шампанского, князь Пётр Вяземский выдал экспромт:
Прости, проказник милый!
Ты едешь, добрый путь!
Твой гений златокрылый
Тебе попутчик будь...
Не замышляй идиллий.
Мой нежный пастушок:
Ни Геспер, ни Вергилий
Теперь тебе не впрок.
Многое виделось Перовскому сходным в поведении молодого пиита. Но угадывалось и что-то иное...