Когда он, молодой и цветущий атлет, входил в приёмную императора, где в ожидании высочайшей аудиенции находились настоящие боевые генералы, побывавшие не в одном сражении, не только оживление, даже безобидные, ничего не значащие светские разговоры внезапно замолкали.
Как можно быть такими несерьёзными, такими пустыми в часы, когда всё должно напоминать лишь о службе? — читали присутствующие на холодном и надменном лице великого князя. Своё служебное рвение великий князь мог подкрепить разносом любого командира. И многие это качество воспринимали как непреклонное следование уставам и дисциплине, без чего, дескать, армия существовать не может. А где страх, там непременно ищи почитание, даже раболепие перед тем, кто тебя выше и сильнее.
Армия трепетала и в страхе делала вид, что обожает. А гвардия не боялась и не любила. Зато он, великий князь, боялся её, гвардии, потому что не любил.
Но в душе надеялся когда-нибудь и её завоевать. Только не страхом, не окриком, не разносом — иным, до поры до времени политесным, что ли, расположением...
Многим было ведомо: после случая с Муравьёвым, когда, прервав учения, ошеломлённым удалился государь, из строя вышли Сергей и Матвей Апостолы, кто-то ещё, в том числе Василий Перовский, и с чувством пожали руку полковнику Муравьёву. Император правильно угадал: из похода в Европу вернулись офицеры, превыше всего наряду с верностью отечеству уважающие в себе и каждом человеческое достоинство.
А спустя несколько дней Перовский стоял перед Николаем Павловичем в покоях Кремлёвского дворца.
Толстый ворс ковра скрадывал шаги, свечи горели неярко, создавая приятный полумрак, голос великого князя звучал чётко, но негромко.
Хотя вызов был по службе, но с первых же слов хозяин кабинета придал разговору характер полуинтимный.
Как будто речь шла о делах незначительных, приватных, он объявил, что только сегодня передал на подпись государю приказ о переводе Перовского из лейб-гвардии Егерского полка в лейб-гвардии Измайловский и одновременно почтил честью быть его, великого князя, личным адъютантом.
Только теперь, после этих самых слов, Перовский заметил, как лицо Николая Павловича остановилось, точно покрылось тонким, невидимым слоем гипса, и глаза налились свинцом.
Перовский вспыхнул, но не отвёл взгляда:
— Ваше императорское высочество, моей ещё юношеской мечтой всегда являлось желание стать настоящим строевым командиром.
Маска вновь обрела человеческие черты. Великий князь даже слегка повёл головой, отчего тихо затрепетала канитель эполет.
— Хвалю, что превыше всего почитаешь скромность, хотя со связями твоего отца и благоволением к нему нашей императорской фамилии ты мог бы уже давно рассчитывать на многое... Кстати, как граф Алексей Кириллович, здоров?.. Да, между прочим, Аннет, твоя сестра, говорят, недавно была проездом на Москве, и одна, без мужа, с ребёнком? Что так?.. Впрочем, понимаю: нескромно в чужую жизнь... Однако, заметь, трудно удержаться от любопытства, когда речь идёт о такой восхитительной красавице, как графиня Аннет...