Перевёл дыхание, сделав лёгкое движение рукой, словно поясняя, что это не для письма:
— Гангрена поднялась уже к груди — жжёт. Ну-ну, без слёз! Знаю, что жалко. Мне и самому себя жаль — не так прожил, как мог бы... Ну да ладно... Заноси на бумагу: «Княгине Варваре Алексеевне Репниной — имения Яготин, Баклань, Почеп... Уваровой Екатерине Алексеевне — волости Шептаковскую, Андреевскую...»
Не удивился, что Варвара уже здесь, — знал, видимо, от Сороки или протоиерея отца Крыловского. Произнёс лишь:
— Князя Николая Григорьевича напоследок хотел бы зрить. Уваров Сергий — вот кто не опоздает. Да не к погребению — когда начнут растаскивать наследство. Тут он свои права предъявит... Но Бог ему судья. Моя же воля — как хочу я! Посему пиши себе. Пиши всё, что пожелаешь, — я подпишу.
От поспешности, с какой Алексей встал из-за бюро, листы разлетелись, но он не стал их подбирать.
— Ничего не возьму! — произнёс, подходя к кровати. — Я доволен тем, что получил от вас ранее. Того более, можете и уже имеющееся у меня забрать, но почитаю долгом просить вас: не обделяйте Петра и Кирилла. Для меня же самое ценное благодарение ваше — быть в эти минуты рядом.
Знал: напоминание о тех, кого граф словно отрезал от себя, вызовет раздражение. Но, опустившись па колени и взяв руку отца, прильнул к ней губами и не переставал говорить о несчастных...
Малиновый свет лежал кровавым сгустком на жёлтом восковом лице графа. Оно неожиданно исказилось гримасами, и рука, которую продолжал сжимать Алексей, стала деревенеть, точно всё тепло из неё ушло и объединилось с испепеляющим огнём, что по сим вздувшимся, но уже неживым жилам устремился к сердцу, пронзая его последней, которой отныне уже никогда не суждено повториться, болью.
Мальчик был крупный, но на редкость подвижный и резвый. Лицо его с высоким белым лбом, с нежным румянцем на щеках то озарялось живостью, то вдруг становилось не по летам задумчивым и серьёзным. К пяти годам он уже бегло говорил и читал по-французски и по-немецки, и мама, раскрывая у себя на коленях какую-нибудь толстенную книгу, звала брата:
— Алексис, подойди, дружочек, сюда. Право, ты не поверишь, какая необыкновенная память у нашего малыша.
Анна Алексеевна, не очень торопясь, но и не так чтобы врастяжку, прочитывала вслух целую страницу иноземного сочинения, потом захлопывала его, и сын слово в слово повторял без запинки всё только что услышанное. Мама вскакивала с кресла, обвивала руками своё сокровище и, страстно целуя его лицо, руки, шею, раскрасневшаяся, прелестная, пылко выговаривала: