— Не твое собачье дело! Открой!
— Похорон послезавтра.
— Заткнись!!! — из глаз хлынули слезы, а сжатые кулаки задрожали. Нет. Нет, нет и еще сто раз нет, это неправда.
— Саша, — встав, Яр попытался подойти, он даже толком не знал, что может сделать, чем помочь, эту боль посторонний не заберет, в этом Самарский был уверен, испытал на своей шкуре, но не мог позволить ей пережить то же самое…
— Не подходи ко мне! — Саша отступила на шаг, смахивая с лица злые слезы. Урод. Каким же надо быть уродом, чтоб шутить с таким. — Открой эту чертову дверь! — ударив по ней со всей дури, девушка даже не обратила внимания, что расцарапала ребро ладони до крови.
Какого хрена льются эти слезы? Она ведь понимает, что он врет. Это не может быть правдой. Так почему же она не способна их остановить, а слез становится только больше?
Нет. Она не сбегала, не приезжала в Киев, не обнимала отца, а потом не чувствовала, как он теряет силы, от выстрела в спину.
— Нет! — всхлип был ответом ей самой, Самарский застыл в нескольких шагах, молча следя за тем, как сотня эмоций отражается сейчас на ее лице. — Нет. Скажи, что соврал. Умоляю, скажи, что соврал, скажи… — она отступала до тех пор, пока не почувствовала стену спиной.
— Это правда, Саша, прости меня. Это правда.
— Нет! — и снова хотелось кричать ему в лицо, что врет, стереть это выражение скорби, не верить, что холодные голубые глаза могут прожигать душу дотла уже не презрением, а сожалением. — Нет!!!
Стена оказалась слишком слабой опорой, не способной удержать горе, упавшее на плечи. У Саши подкосились ноги, уже у самого пола ее поймал подлетевший Самарский.
— Нет, Слава, умоляю, скажи что соврал, прошу, скажи! — она схватила его лицо в свои ладони, не давая отвести глаз.
— Саша, в него стреляли. У него не было шансов.
— Нет! — девушка чувствовала, если повторять это слово постоянно, то его попытки убедить в противном, никогда не достигнут цели.
— Саша…
— Нет! — по комнате разнесся звук пощечины. Желание заставить его заткнуться сейчас пересиливало все доводы рассудка, и то, что она переходит черту, и то, что за такое, нянчится с ней не станут. — Ты все врешь!
— Я говорю правду, — голос звучал убийственно спокойно. — Правду.
— О боже, — Саша опустила взгляд на свои трясущиеся руки, потом посмотрела в такие честные глаза напротив, потом опять на руки, и снова в лицо худшего врага отца, и снова на руки, и, наверное, именно тогда наконец-то поняла, что это правда.
Титов Константин Львович — нерушимая скала, ее вечный, самый сильный в мире, самый уверенный в себе и абсолютно неуязвимый папа… Его больше нет.