Второй оказался еще интереснее, да и страннее тоже. Высокий и широкоплечий - именно он вошел тогда в келью и призвал (точнее приказал) Боскэ собираться. Настоящий великан, одетый в длинную рясу. Он говорил с тяжелым акцентом и вежливо попросил называть себя Байнетом Андерсеном (наверное швед, подумал Гильермо), а странным казался от того, что иногда звякал. В самом прямом смысле - под рясой что-то слабо гремело, как будто сталкивались тяжелые железки. Боскэ честно постарался угадать, чтобы это могло быть, и решил, что верзила с коротким ежиком светлых волос носит скрытые вериги.
Означенная пара сразу вежливо, но властно, взяла Гильермо в оборот. Хотя общаться с монахом за рамками строго необходимого была категорически не расположена. Поэтому Гильермо оказался подавлен странствиями, оглушен впечатлениями, прорицал впереди еще больше сует и вообще чувствовал себя очень несчастным. Теперь он сидел в небольшой комнате, убранство которой с некоторой натяжкой мог бы назвать «элегантным» - опять же в силу скудного опыта и отсутствия возможностей для сравнения. И ждал.
Сумерки растворились в ночной тьме. За окном пошел дождь, капли шлепали по стеклу подобно крошечным барабанщикам. Под высоким потолком светился изящный электрический светильник в виде матового шара, заключенного в сферу из тонких медных прутьев. В его свете все казалось уютным, окрашенным в приглушенно-пастельные тона - даже мрачная ряса Андерсена.
Гильермо украдкой покачался на диванчике, чувствуя, как мягко пружинит хорошая набивка. Посмотрел на стены, где чередовались резные деревянные панели и матерчатая обивка. В таком окружении его старенькая шерстяная ряса, подпоясанная обычной веревкой, смотрелась ... неуместно, в общем, смотрелась. Почти как го или японские шахматы в скриптории, только игры были интересны и понятны.
Боскэ закрыл глаза и чуть запрокинул голову, стараясь отрешиться от всего стороннего. Бог с ним, Он всегда рядом и все в Его власти. Какие бы испытания не ждали Гильермо, они соответствуют промыслу Божьему и окажутся не более тяжки, чем способен вынести монах.
- Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого, - беззвучно и не открывая глаз прошептал Леон католический Символ веры. - И во единого Господа Иисуса Христа, единородного Сына Божия, от Отца рожденного прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света...
* * *
«Одержимость»
Это слово было сказано и развеяно ветром. Однако не исчезло вместе с колебаниями воздуха. Нет, оно осталось в зале, словно могильный камень на свежезасыпанной могиле. Любая фраза, даже мысль теперь несли его отпечаток. Все говорилось и думалось с оглядкой на бюллетень епископа Эчеверриа, финальный документ, подводящий итог полугодовой эпопее. Написанный сугубо для своих, в одном экземпляре, от руки. Не имеющий ни единого шанса выйти за пределы комнаты иначе, нежели прочно запертым в памяти посвященных. Документ, в котором все называлось прямо, без попыток скрыться за общими словами вроде «Dementia praecox»