– Доброе утро, мисс Дрейпер. – Я воспользовалась этой возможностью сесть за стол Шупер до того, как у меня подогнутся колени. – Спасибо, мистер Редкин.
Следующие полчаса я провела, пялясь в «Руководство». Все, что мне было нужно, – крепиться и игнорировать спазмы, терзавшие мой желудок. Точно в 7:45 я демонстративно вздохнула, закрыла книгу и вернула ее в кабинет Крюгер. Я положила книгу на ее стол, но спазмы к тому времени усилились настолько, что я с трудом дотянулась до вазы, чтобы бросить туда ключ.
Когда непосредственная угроза миновала, спазмы не прекратились. Я вгрызлась в архив, делая вид, что сортирую папки для следующей партии на оцифровку. Обитатели нашего маленького административного сообщества входили, приветствовали и по-доброму подкалывали друг друга. Я не выходила из архива, пока не настало время занятий.
– О, Кейт, – Марк стоял на пороге своего кабинета, – у меня есть кое-что, что может пригодиться в вашем эссе. Я знаю, в нашей библиотеке этого нет. – Он протягивал книгу.
– Большое спасибо, мистер Редкин. – Я подошла и забрала том, с каждым шагом чувствуя все большее напряжение. – Очень вам благодарна, сэр.
Я даже не смотрела, что это, пока не добралась до третьего этажа. «Змеи в костюмах: когда психопаты идут на работу», Пол Бабьяк, доктор философии, и Роберт Д. Хэйр, доктор философии.
Я опаздывала на углубленный французский. Оказывается, рвать, долго и мучительно, может и на пустой желудок.
01:50
Что там была за поэма Плат? Та, в самом начале года? Та, через которую ее протащила Кейт? Смерть как искусство или типа того. Она напряглась, пыталась вспомнить. Возможно, это было важно. Смерть, жизнь, шрамы – все это было искусство.
Теперь Оливия поняла это. Ха! Она поняла Плат. Кейт гордилась бы ею. Кейт. Она запретила Кейт даже упоминать Марка. Оливия встала на подгибающихся ногах, всеми силами избегая смотреть в зеркало. Она увидит их. Они были хуже, чем у соседки по палате в Хьюстоне, той, которая порезала себя. С некоторой гордостью девчонка – как же ее звали? – описывала ритуал, потребность в нем и последующее облегчение. Оливия не могла слушать. Она до ужаса боялась шрамов. Как-там-ее-звали резала себя специальным ножом для бумаг, или кухонным ножом, или, в худшем случае, парой старых ножниц, или просто острыми предметами. Больше всего Оливию пугало то, что шрамы от порезов, сделанных месяцы и даже годы назад, никуда не исчезали.
«Помечена» навсегда. Так он сказал. Оливия залпом выпила остаток вина, прежде чем скользнуть в одежду. Марк лежал на постели, голова опиралась на красивую, точеную руку.