– Это неважно, Соня. Неважно.
– Ну что, голубки, поехали, – голос брата нарушает эту идиллию, – Я думаю, вам нужно много обсудить, но не здесь и не сейчас.
Мы садимся в машину, на заднее сидение вдвоём с Соней. Я обвиваю её плечи одной рукой, её голова лежит на моей груди, её бедро прижимается к моему бедру. Я вдыхаю запах её волос, и жмурюсь от удовольствия.
– И откуда ты такой взялся, – шепчет она.
Я задумчиво хмыкнул и качнул головой. А потом тихо ответил:
– Не знаю.
… Где–то, где у нас есть «Мы».
Пол тихо скрипнул подо мной, когда я встал на ноги. Я обернулся и посмотрел на Соню в лунном свете, не сдержав своей улыбки.
Всё такая же красивая, как и прежде. Удивительно, как некоторые женщины меняются с годами, стареют; а она же, напротив становится лучше с каждым своим днём рождения. Следующий, правда, праздновать не хочет – дурная примета сорокалетие отмечать.
За окном стояла звенящая тишина – такая, которая бывает только ночью. Но проснулся я по другой причине. Откуда–то доносился лёгкий запах табака, и я в принципе догадывался откуда. Крадучись, пробрался на кухню в кромешной темноте, я снова не сдержал улыбку – Демид наполовину высунулся из окна, болтая ногами и быстро поднося согнутую в локте руку к лицу.
– Вот сейчас мамка проснётся и такой хай поднимет, – прошептал я, – А ну брысь в кровать!
Малой подскочил, задев оконную раму виском, и быстро обернулся.
– Эрвин, – испуганно пролепетал он.
– Давай, зубы чистить и спать. И брось ты эту гадость, не солидно это нынче – курить.
– Мне, между прочим, уже девятнадцать, – пробурчал он.
– Вот поэтому веди себя, как мужчина, а не как подросток. Либо признайся матери, либо бросай. Я–то тебя прикрою, как обычно, но долго не продержусь – Соня меня с говном сожрёт скоро.
Дёмка фыркнул и улыбнулся. Потянулся на цыпочках, спрятал пачку с зажигалкой на холодильник.
– Эрвин, а ты курил когда–нибудь?
– Не курил, и тебе не советую. Иди.
Он вздохнул и поплёлся в ванную. Услышав шум воды, я довольно улыбнулся и посмотрел в окно на развесистый клён, освещаемый тусклым светом уличного фонаря. Подумав немножко, я открыл верхний шкафчик и нащупал на полке тонкий листок бумаги. Достав его, я уселся за кухонный стул у окна и развернул письмо. Потёр лицо и моргнул несколько раз, а потом в сотый раз принялся читать написанные неровным почерком строчки.
«Здравствуй.
Я знаю, что не должна этого писать, но иначе не могу. Не получается. Мне так много хочется тебе сказать.
Начало какое–то сумбурное… Тяжело подобрать правильные слова, зная, что это письмо прочитают другие люди. Ты же знаешь, что каждая твоя встреча прослушивается; каждая строчка проверяется. Как будто за нами подглядывают в замочную скважину – мерзко и гадко. Знакомое ощущение, не правда ли?