— Мсье…
Я не проронил ни звука. Вошедший постоял надо мной, положил что-то на стол и неслышно удалился. Замок щелкнул, я остался один. Скорее разбитый, чем одурманенный, я сполз с кровати и зажег бра. На столе лежал сложенный вдвое телеграфный бланк. С бьющимся сердцем, стоя на ватных ногах, я взял в руки депешу. Она была адресована мне, в гостиницу «Эйр Франс». Я взглянул на подпись, и мороз пронял меня до костей. Плотно зажмурил глаза, потом открыл их и еще раз прочел фамилию человека, который умер достаточно давно, чтобы сгнить в земле.
Жду Риме Хилтон номер 303 Адамс
Я перечитал текст раз десять, приближая его к глазам, вертя телеграмму и так и эдак. Ее отправили из Рима в 10.40, следовательно, всего час назад. Может, это обычная ошибка? Рэнди мог перебраться в «Хилтон», ведь в гостинице, что возле лестницы Испании, он остановился, не найдя ничего другого, узнав, что я звонил, он не дождался моего прибытия, выяснилось: полеты задержаны, и отправил телеграмму. Но почему именно так переврали его фамилию?
Я сел, прислонившись к стене, и задумался, не сон ли это. Надо мной светило бра. Все, на что я глядел, менялось. Оконная штора, телевизор, загнутый угол ковра, очертания теней казались предвестием чего-то непонятного. Вместе с тем все вокруг находилось в зависимости от меня, существовало только благодаря моей воле. Я решил устранить из окружающего шкаф. Блеск политуры померк, дверца потемнела, в стене возник рваный черный пролом, полный вязкой слизи. Я попытался восстановить шкаф, но тщетно. Комната стала плавиться начиная с полуосвещенных углов, я мог спасти лишь то, что оставалось в круге света. Потянулся к телефону. Трубка, насмешливо изогнувшись, выскользнула из ладони, телефон превратился в серый шершавый камень с дырой на месте диска. Пальцы прошли сквозь это отверстие и коснулись чего-то холодного. На столе лежала шариковая ручка. Пока она не исчезла, я, напрягая все свои силы, нацарапал поперек бланка огромными каракулями:
11.00. Nausea[18]
11.50. Галлюцинации и химеры
Но пока писал, я не следил за окружающим и теперь уже не мог с ним сладить. Ждал, что комната развалится на куски, но началось непредвиденное. Что-то происходило рядом — как я понял, с моим телом. Оно все увеличивалось. Ноги и руки отдалялись, словно купол собора святого Петра, в каждой руке я мог зажать сразу несколько предметов мебели, да что там, вся комната бы в них поместилась.
Это бред, сказал я себе. Не обращай внимания! Я возросся уже до такой степени, что оболочка моего тела исчезла во тьме. Блуждала где-то, отдаленная на целые мили. Не чувствовал ничего, даже кожей. Оставалось только мое нутро. Огромное. Гигантский лабиринт, пропасть, отъединившая мой разум от остального мира. Но и мира не стало. Задыхаясь, я наклонился над этой своей бездной. Там, где раньше были легкие, внутренности, жилы, теперь покоились одни мысли. Это они были столь огромны. В них я увидел собственную жизнь. Запутанная, помятая, она горела, обугливалась, испепелялась. Рассыпалась огненной пылью, стала черной Сахарой. Это была моя жизнь. Комната, в которой я, как рыба, лежал на самом дне, тоже сжалась до размеров зернышка.