— Пропуск! — преградил ему дорогу человек с винтовкой наперевес, с красной ленточкой на шапке.
Санька вздрогнул от внезапного окрика…
С заставы его вела низкорослая девушка с автоматом на груди. Вскоре почти возле самой тропинки Санька увидел под вековой елью землянку — замшелую, с покатой дернистой крышей, с квадратной дверью. Над нею багряно плещется знакомый флаг…
Девушка толкнула дверь и пропустила Саньку в землянку.
На столе, возле двери, стоит радиоприемник. Землянка просторная, светлая, с двумя окошками. Часть помещения отделена занавеской, за ней — нары и железная койка, аккуратно заправленная солдатским одеялом.
Возле окна — второй стол, колченогий, накрытый красным полотном. На столе — карта, чернильница, стакан круто заваренного чая на блюдце, рядом два кусочка сахару. Чистота. Порядок… Вот, оказывается, как живут партизаны! За столом сидит смуглый очкастый человек в военной гимнастерке, стянутой крест-накрест ремнями. Голова обкручена широким, как чалма, бинтом. Из-под него торчат над ухом клочки белоснежной ваты. Перед ним на столе разобранный пистолет, а в руках посверкивает никелированный ствол.
— Товарищ комиссар отряда, на заставе номер два задержан неизвестный мальчишка, — доложила девушка.
Санька исподтишка разглядывал человека, которого партизанка назвала комиссаром. На смуглом лице раскустилась черная с проседью бородка. Он снял очки и посмотрел на Саньку в упор. Взгляд у него пристальный и цепкий.
Комиссар сделал знак рукой, и девушка-конвоир вышла за дверь.
— Ранен, говоришь, Андрюшин? — допытывался комиссар.
— Левая рука перебита… Вот от него записка… — ронял Санька мокрые слова. — А Кастусь в Селибе… Один… Там каратели…
В это время дверь распахнулась и в проеме возникла плечистая фигура.
— Кто тут у тебя, комиссар? — спросил вошедший и сбросил с плеч промокшую где-то плащ-палатку.
Он повернул большеглазое, чисто выбритое лицо к Саньке, и тот чуть не вскрикнул от радости: посередине землянки стоял Максим Максимыч, председатель райисполкома. Он совсем не изменился. Глаза по-прежнему приветливые, добрые. И костюм на нем такой же, как раньше, — полувоенный.
— Здравствуйте, Максим Максимыч! — выкрикнул Санька и тут же сообщил: — Убёг я из «музыкальной» школы… — Лицо его вдруг нахмурилось, голос задрожал. — Владика замучили… И тетю Аню тоже…
— Вот что, Шульга, — обратился Максим Максимыч к комиссару, — возьми Саньку под свою опеку. И «музыкальной» школой займись.
Они стояли лицом к лицу — оба подтянутые, строгие. Шульга выше ростом и, судя по седеющим вискам, постарше годами. Максим Максимыч — коренастый, крепко сбитый, с увесистыми широкими ладонями.