Красноармейцы засуетились: развертывали на земле белые полотнища с красными крестами, подкатывали повозку с зенитным пулеметом под липы, несколько подвод погнали к избам. Дручанцы не уходили с площади, сновали возле раненых, поглядывая с опаской на ревущее небо. Многие из женщин продолжали кормить раненых.
Пикировщик вдруг кинулся вниз, страшно, по-звериному завыл, падая на площадь. Над самыми крышами взмыл вверх, и тут Санька увидел, как из черной утробы бомбовоза выпало что-то тупомордое, пузатое и устремилось к земле с пронзительным свистом.
В конце площади, возле церкви, взметнулся рыжий раскустившийся смерч. Колокольня ниже звонницы переломилась, будто ее подсекли гигантским топором, поднялась в воздух и, скособочившись, медленно повалилась на ограду. По площади покатился обвальный гром, земля затряслась и рванулась куда-то из-под ног.
Санька упал навзничь прямо посередине дороги. Где-то под липами, шалея от страха, дико заржала лошадь. Люди шарахнулись кто куда. А на площадь уже пикировал второй самолет. Заходил третий. Их истошный вой выворачивал нутро. Зенитная установка выплеснула из-под дерева четыре огненных ручья. Опять рванулся к небу вихрь рыжего пламени, за ним еще… Бомбы упали за мостиком, в лощине, возле городской бани.
Вскочив на ноги, Санька бросился к ближней липе, где стояли, прижавшись к комлистому стволу, Владик, девочка с голубым бантиком в кудряшках и какая-то женщина с кувшином в руке. Тут его настиг чей-то трубный бас, внезапно взмывший над санитарными повозками:
— Раненых спаса-а-й!
Женщины метнулись к подводам, где проворные ездовые уже ставили на землю брезентовые носилки. Снимали раненых с фургонов, укладывали на брезент и бежали с ними на огороды, к речке — дальше от гремучей смерти.
Санькина мать несла раненого в паре с Дорофеихой — школьной сторожихой. Старуха семенила, часто спотыкалась, задерживая свою напарницу. Заметив Саньку, мать крикнула:
— Сынок, помоги! Бабке Степаниде не под силу…
Санька подбежал к носилкам, ухватился за толстые поручни, отстранив старуху. Свернули в проулок и — к прибрежному ольшанику. Там, под корявыми олешинами, уже лежали раненые. Возле них суетились медсестры. Сняли с носилок красноармейца и напрямик по картофельной ботве — к площади, где дыбилась земля и взлетали над крышами вырванные с корнем деревья.
Знакомый пулеметчик ничком лежал в повозке, схватив судорожными пальцами окровавленную рубаху на груди. От пикировщиков теперь отбивался его помощник — курносый веснушчатый паренек. А они, выбросив бомбы, с бреющего полета сыпали свинцовый горох.